Второй вариант

Глаза ее утратили густоту, потеплели. Она спросила его:

— Откуда ты родом?

— Я — татарин. Из Белебея.

— Это далеко, — вздохнула. — Я никогда не слышала про Белебей. За Уралом, да?

Он кивнул.

— Я никогда не была за Уралом. Знаю Чегдомын и Хабаровск. В Чегдомыне я жила в интернате, когда училась в школе. И в Хабаровске тоже училась.

Давлетов заморгал, глядя на охотницу, пробормотал что-то похожее на «бола, бола». Савин неожиданно уловил их поразительную схожесть, словно охотница была дочерью его начальника: скулы, лоб, что-то общее в разрезе глаз. Ему захотелось исчезнуть, оставить их вдвоем, чтоб они могли наговориться по-семейному, посекретничать. Мысль была глупая, но прилипчивая.

— Ты вспомнил свою дочь, да? — спросила она Давлетова.

Тот утвердительно закивал головой, закашлялся по-стариковски.

— У тебя, наверно, красивая дочь?

Давлетов опять согласно кивнул. Помолчал. Ответил:

— Только невезучая.

— Не нашла мужа?

— Нашла. Непутевый человек.

— Непутевый — значит тропу потерял?

— Пьет он.

— Совсем худой муж... Он — хороший муж, — кивнула на Савина, и улыбка у нее стала виноватой.

Савина тронула эта виноватость, он и сам заулыбался так же, с непонятной для себя признательностью к ее словам. Заулыбался, как союзнице в чем-то понятном им одним. И произнес, что и не гадал еще минуту назад:

— А ты красивая, Ольга.

Нет, наверное, в мире женщины, которая бы равнодушно восприняла такие слова. Так и Ольга — изумленно махнула ресницами, непрошеный румянец пробился сквозь морозный загар. Вспыхнула, засветилась вся, подошла зачем-то к печке, пошуровала кочергой угли. Потом, словно на что-то решившись, сняла с гвоздя шапку, не спеша, по-женски надела ее, спрятав волосы. Застегнула на груди безрукавку, потянулась за паркой.

— Ухожу я от вас.

— Как это «ухожу»? — всполошился Давлетов. — Куда на ночь глядя «ухожу»? У тебя здесь дом, лежанка. А мы подремлем сидя.

— Нет. У меня другое зимовье. На Эльге.

— А разве на Эльге есть зимовья? — спросил Дрыхлин.

Она не ответила, продолжала собираться. Савин глядел на нее оглушенно, не веря в то, что она уходит куда-то в такую дикую ночь. Подошел к ней, хотел отговорить, убедить. Но не успел. Она провела рукой по его щеке:

— Пойдем со мной, бойе. Проводи немного.

Савин даже не удивился, словно ждал этого. И не ощутил необычности такого приглашения. Виновата, наверно, тут была вся обстановка необычности, тайга, появление Ольги, нежданное и тоже из необычности. Потому он молча стал собираться. Но услышал голос Давлетова:

— Это невозможно, товарищ охотница. У нас — задание.

Савин сел на чурбак, не в силах вмешаться, объясниться и не очень понимая начальника. Что зазорного в том, что он проводит девушку, чей приютный домик они непрошено заняли? Может, боится за подчиненного — не сгинул бы в тайге? И будто подтверждая это, Давлетов спросил Савина, даже с уговаривающей ноткой спросил:

— Где же я вас потом найду?

— Отец, я приведу его к тебе. — Голос охотницы прозвучал, как просьба о прощении, но так, словно она и не сомневалась, что ей не откажут. — Приведу к тому месту, где будут садиться ваши вертолеты.

Давлетов тяжело опустился на скамью, развел в мучительном сомнении руки, борясь сам с собой, понимая, что нарушает какие-то запреты, установившийся порядок, борясь с симпатией к этой явившейся из тайги женщине. Даже растерянность мелькнула на миг на его лице. Но только на миг. Потому что в следующий момент, видно, нашлось спасительное оправдание в пользу порядка и правил. Сказал через силу, скороговоркой:

— Посмотрите в районе вертолетной площадки карьерные косы по ручью, — и отвернулся.

— Ну вот и хорошо! — бодрым голосом воскликнул Дрыхлин. — Вот и договорились! Завтра к восемнадцати часам мы будем на старой стоянке у вертолетной площадки. Там и встретимся.

Охотница вышла в ночь. Простуженно и по-доброму тявкнул Ольхон. Савин натянул черную шубу-короб, тоже шагнул через порог. Крутая темнота ослепила его, тишина оглушила.

— Вот тебе лыжи, пойдешь за мной, — услышал ее голос.

Сделал шаг, протянул наугад руку и сразу поймал ее горячую ладонь.

— Помогу тебе надеть лыжи, — сказала она.

Снова растворилась дверь, нарисовав на снегу тут же смытое серое пятно.

— Женя, можно вас на минуточку, — сказал Дрыхлин. Пододвинулся, зашептал в ухо: — Будьте умницей, Женя. И не опоздайте к сроку. Вы поняли меня?

Савин ничего не понял. Он был просто не в состоянии четко и ясно соображать. Забыв про давешнюю усталость, готов был идти неизвестно куда и сколько угодно.

Дверь проглотила Дрыхлина. Темнота разгрузилась и посерела. Ольга увиделась ему неясной молчаливой тенью. Савин воткнул валенки в просторные лыжные ремни, подтянул сзади сыромятные шнурки. Лыжи были широкие и короткие, как у Дрыхлина.

— Иди по моему следу, бойе, — услыхал будто издали.

И он пошел на голос, скорее угадывая, чем видя ее след.

2

Сначала она оглядывалась, и каждый раз останавливался Ольхон, семенивший с ней рядом. Савин ускорял шаг, чувствуя себя толстым и неуклюжим на коротких лыжах и в длинной шуршащей шубе.