Высоких мыслей достоянье. Повесть о Михаиле Бестужеве

Некто г-н Дантес, француз, экс-паж герцогини Берийской, облагодетельствованный нашим правительством, служащий в кавалергардах, был принят везде с русским радушием и за нашу хлеб-соль и гостеприимство заплатил убийством. Надобно быть бездушным французом, чтобы поднять святотатственную руку на неприкосновенную жизнь поэта… жизнь, принадлежавшую целому народу…

Жена его более ветрена, чем преступна; но если в обществе, где мы живем, ветреность замужней женщины может сделаться преступлением, то она виновата, и тем более, что она знала характер своего мужа, это был пороховой погреб. Пушкин сделал ошибку женившись, потому что остался в омуте большого света…»

Пушкин был дорог Бестужевым не только как поэт, но и как друг брата Александра. В одном из писем к нему Пушкин просил обнять «брата и братью»…

Некоторое время Павел служил в Главном управлении военно-учебных заведений и даже редактировал журнал для их воспитанников. По мнению братьев, он вполне мог бы стать неплохим литератором, однако, несмотря на уговоры, всерьез браться за перо не хотел. Мешали ему и робость перед литературной славой старших братьев, и отвращение к тем, кто процветал в ту пору на литературной ниве. «Все они, — писал он, — эти друзья: Булгарин, Сенковский, Греч и много им подобных — просто негодяи; они приятны в обществе и терпимы по голове, а не по сердцу. Вся наша литературная братия никуда не годится: ссоры, подлости, личности, бессовестность и бездушие…»

С женитьбой у Павла не ладилось. Прослышав об этом, мачеха Одоевского, жившая во Владимирской губернии, взялась за роль свахи и нашла единственную наследницу довольно богатого поместья. Сватовство оказалось удачным, а вот женитьба — не очень. Судя по всему, жена Павла была недоброй женщиной и дурно повлияла на него, заставив предъявить претензии на долю дохода от имения в Сольцах.

Николай и Михаил упрекнули его и, когда Павел написал, что требует от сестер лишь положенную ему долю, ответили, что незадолго до восстания они обязались уступить свои части в пользу сестер.

«Может быть, ты не слыхал о таком нашем соглашении, —писал Николай, — потому что наша катастрофа застала тебя слишком молодым, а сестры из деликатности не хотели сказать тебе об этом, но если свидетельство двух живых братьев сколько-нибудь имеет весу, то я и Мишель уверяем тебя своей совестью, что оно было. Если они отдадут тебе твоих крестьян, у них не останется ни способа жить, ни средства помочь своему положению… Ты у них в большом долгу. Елена была твоей воспитательницей, Мария и Ольга помогали ей в этом.

Честность и благородство не изменяли ни одному из членов нашего семейства, которое было примером чежду всеми родными наших несчастливых товарищей, и даже вне этого круга. Теперь ты — представитель этого семейства».

Михаил приписал несколько строк: «Ни время, ни обстоятельства не могли переменить нашего искреннего желания касательно намерения, принятого в канун рокового дня; не смею думать, чтоб это желание не было всегда твоим…»

Увещевания старших братьев возымели действие. Павел перестал домогаться своей доли у сестер. Уйдя в хозяйство, он то ли от занятости, то ли от неловкости перед братьями почти не писал им. Здоровье, подточенное на Кавказе, разрушалось, и после смерти годовалого сына Павел заболел сам и вскоре умер. И было ему только тридцать восемь лет.

— Эх, Павел, Павел! Ты, как цветок, не успевший расцвесть. И хоть ты не участвовал в восстании, тебя унес тот же водоворот четырнадцатого декабря…