Забытые генералы 1812 года. Книга вторая. Генерал-шпион, или Жизнь графа Витта

Всё сие произошло ещё за два года до позорного Тильзита, а именно в 1805 году. Но именно эту, отшумевшую как будто, историю, помянул вдруг в своей речи Александр Павлович. А теперь опять предоставляю опять ему слово – мне ведь, увы, пришлось прервать речь государя, дабы внести необходимые пояснения:

«Любезнейший Витт, я знаю всё о гнусных слухах на твой счёт, и знаю отлично то, что все они абсолютно безосновательны. И я уже журил в приватной беседе и князя Багратиона, и графа Витгенштейна. Но я хочу, чтобы общество опять всколыхнули эти слухи. Ты согласен? Это необходимо для спасения России. Видишь ли, я намерен подослать тебя к Буонапарте, но он должен поверить, что ты и в самом деле обижен и на меня, и на Россию…»

Кровь ударила мне в лицо, в висках заколотило, но, стараясь держаться спокойным, тихо, но внятно промолвил:

«Ваше величество, что же именно мне следует предпринять?»

Александр Павлович радостно улыбнулся и сказал:

«Ты согласен, голубчик? Вот и прекрасно. Это очень умно с твоей стороны… Что тебе следует предпринять?.. А вызови и князя Багратиона и графа Витгенштейна повторно на дуэль. Ну, при свидетелях, разумеется. В обществе тут же возникнет скандал. Я должен буду принять соответствующие меры, дабы сии дуэли не состоялись. Ты оскорбишься, выйдешь в отставку и сбежишь за границу, а там через некоторое время вступишь в армию Буонапарте. Я просто уверен, что он при таком раскладе он непременно приблизит тебя к себе, не сразу, но явно приблизит. Ну, как тебе мой планчик, любезнейший?…»

Да, придумано было лихо, и даже более того. Думаю, что государь – самый способный, ежели не гениальный, ученик графа Салтыкова, бывшего дядьки его. Куда уж до него прусского рубаке Витгенштейну!

А вот понравился ли мне «планчик»? Да, не очень. Я ведь должен был пожертвовать своей репутацией, заполучить клеймо «изменника», и возбудить ненависть и презрение в своих однополчанах.

Но что же мне было делать? Как я мог оказать своему государю? Тем более, он говорил, что это нужно совершить во имя спасения России и победы над злодеем человечества.

Что говорить?! Я вынужден был согласиться, и ещё изобразить при этом полнейшую готовность, и даже радость, что привело Александра Павловича в совершеннейший восторг. Он радостно забил в ладоши, потом подскочил ко мне, обнял и прошептал на ушко, что никогда не забудет самоотверженности моей.

Затем мы вышли в императорский кабинет, государь вызвал фон Ливена, и мы все отправились в Тильзитскую крепость: Александр Павлович поспешал на очередной свой шахматный поединок.

Да, Его величество был шахматный игрок, и вообще игрок.

5

Когда мы вернулись в Петербург, то разговору только и было, что о тильзитском несмываем позоре, об унижении нашего императора, признавшем узурпатора и самозванца законным государем. Случилось небывалое: наше циничное равнодушное общество вдруг почувствовало себя глубоко оскорблённым. И Тильзитский мир получил совершенно неожиданный результат – он способствовал росту патриотических и даже верноподданнических настроений: русские люди почувствовали себя оскорбленными за своего государя.

Однако сам Александр Павлович, знаю сие абсолютно доподлинно, ещё по тильзитским ночным нашим собеседованиям, оскорблённым себя отнюдь не почитал. Даже наоборот, Его Величество необычайно гордился, что сумел добиться для себя и империи своей хоть некоторой передышки, которую надо было использовать на подготовку к новой войне.

В Петербурге я с государем встречался лишь изредка, как правило, на больших собраниях, которые устраивал у себя граф Николай Иванович Салтыков, бывший в том году председателем комитета земского ополчения (милиции).

Государь подходил ко мне, чтобы перекинуться, и, приветливо улыбаясь, вопрошал: «Любезнейший Витт, ты не забыл часом о нашем планчике?»

Я понял, что мне не отвертеться никак, и что старые грязные сплетни таки придётся опять пускать в оборот. Вскорости и князю Багратиону и графу Витгенштейну я вручил мой rappel, составленный весьма грубо, и ещё для наглядности я ещё резко пихнул и того и другого, чего бравые генералы, как мне показалось, никак не ожидали.

В обществе тут же поползли слухи, и не все лестные для меня. Опять поминали не раз проклятый Аустерлиц, и как я со своим баталионом покинул поле боя, хотя побожусь, что меня вынесли оттуда, тяжело раненного в ногу. Всё шло, как по маслу, государь должен был быть доволен, но я переживал мгновения, мало приятные для своего человеческого самолюбия и дворянского достоинства. Захотелось уехать даже вон из Петербурга, что я с превеликим наслаждением и сделал. Но прежде я вышел в отставку (произошло сие сентября четвёртого дня 1807 года).

Когда я находился в Подольской губернии, нагнало меня долгожданное государево распоряжение, непосредственно до меня относящееся.

Подольский губернатор, по негласному указанию полученному им из Петербурга, дал мне снять копию с сего распоряжения. С этой драгоценностию и я бежал за границу – это истинно был мой пропуск к Буонапарте.