Зам ректора, или Как выжить среди Темных

Я не сильный знаток архитектуры и не её фанат. Поэтому ахнув и охнув в первые пять секунд, на шестой я уже словно сроднилась с этой академией и взирала на неё так, словно вижу её каждый день несколько лет подряд.

В общем, ничего сверх особенного.

Петрос явно разочарован моей реакцией.

Странно, но территория академии совершенно пуста.

— Почему так тихо? — поинтересовалась у дедуся.

Знаю, что студиозам ночь, что день — гулять охота!

— Так каникулы же. Завтра начнут уже съежатся, а через два дня занятия начнутся.

Он вздохнул и осенил себя каким-то знаком, явно молясь за своё здоровье.

А прямо на массивной двери академии было прибито дощатое объявление. У меня натурально заболели глаза: на ядовито-жёлтом фоне было написано едва читаемо ядовито-зелёными буквами: «Каникулы до третьего дня второго падающего месяца! Адептам до конца каникул в академию не входить! Преподавателей не доводить! Никого не водить!»

Смешное объявление.

Смеясь, последовала за Петросом.

В помещении было темно и пусто.

Посмотрела вправо, потом влево. В обе стороны уходили коридоры с множеством массивных дверей.

Мы прошли мимо этих коридоров и поднялись по лестнице аж на пятый этаж!

Тишина даже оглушала.

Пятый этаж тоже встретил множеством дверей, которые были закрыты, но за одной из них, полуоткрытой, горел свет.

— Вот мы и на месте, — с огромным облегчением проговорил дедусь, при этом счастливо улыбаясь. — Вы наше спасение, Ольга Дмитриевна, честное слово.

Мы подошли к двери, и на ней надпись была уже нормального цвета. Она гласила: «Кобальт Тиранский, ректор Академии Тёмных Сил. Если вы не умираете, то проходите мимо и все вопросы решит мой зам. Если при смерти, то так и быть, заходите, но говорите мало, чётко и по существу».

Хм.

Из кабинета доносились разные звуки: и шуршание, и звон, и звук наливаемой жидкости…

А вот стол секретаря перед ректорским кабинетом был пуст. И не просто пуст, а покрыт толстым-толстым слоем пыли.

На столе стояла табличка с надписью «Перерыв десять минут. К ректору не входить. По двери не стучать».

Похоже, перерыв секретаря растянулся на очень долгие десять минут.

Петрос проигнорировал эту табличку и постучал пару раз по двери.

— Что?! Кто?! — рявкнули из кабинета недовольно и тут же явно сильно поперхнулись, так как раздался кашель: — Кхе! Кхе! Кхе!

— Входи! — через пару секунд просипел ректор.

Итак, ректор.

В кабинете за исполинским столом сидел мужчина, из-за огромной кипы папок, книг и бумаг было видно только его голову: глаза у ректора были чёрные, точно провалы, от этого жуткого взгляда захотелось поёжиться и куда-то скрыться, серебряные волосы чуть всклочены и торчат в стороны, будто его слегка шарахнуло парой тысячью Ватт.

Вкупе с белой рубахой с жабо, выпачканной в чём-то буром, он был похож на безумного учёного.

— Господин Кобальт Тиранский, ужасного вам вечера и кошмарной ночи! — радостно произнёс Петрос. — Как вы повелели, я пригласил и привёл к нам прекрасную, умную, интеллигентную и смекалистую землянку — Ольгу Дмитриевну Чернову.

Ректор осмотрел меня с ног до головы, ещё раз осмотрел, будто он пытался что-то на мне найти, потом махнул рукой с зажатым в ней сколотым стаканом с чем-то бордовым, показал мне на продавленное кресло напротив и сказал:

— Садитесь, леди. Петрос, а ты выйди.

Ну что ж, сиденье оказалось таким же «удобным», каким и выглядело.

Да и сам кабинет ректора, мягко говоря, требовал ремонта. Капитального.

Что-то я уже сомневаюсь в правдивости письма с обещанной большой зарплатой, хорошим питанием и шикарным жильём.

Хотя, быть может Кобальту нравится стиль бохо шик?

Глава 7

* * *

Ольга

В двух словах опишу кабинет ректора Тиранского.

Помещение самого главного в академии было погружено в полутьму и освещалось слабой лампочкой довольно большой люстры. Люстра вообще-то предполагала десять или сколько там гнёзд для лампочек? А горит всего одна.

Ректор что-то ожесточённо искал среди кип бумаг, свитков и папок, орудуя одной рукой, а в другой продолжал сжимать стаканчик с винишком.

И вот он неудачно дёрнулся, и вино выплеснулось прочь из стакана прямо на белоснежную (когда-то) рубашку с жабо и пятном на нём.

Вино растеклось по ткани как кровь.

— Проклятье! — выругался он и отставил, наконец, стакан в сторону, а сам схватил какую-то тряпку вида такого жуткого и потрёпанного, что у нас в подъезде уборщица даже мыть полы бы такой не стала.

Но поняв безуспешность сего мероприятия, Тиранский зыркнул на меня так, словно это я его только что облила, и пробормотал какие-то слова себе под нос, а потом провёл ладонью по рубашке в месте, где испачкано.

Раз!

И никакого пятна от вина и в помине нет! И то бурое старое на жабо тоже исчезло!