Записки дивеевской послушницы

Спи и будь уверен, что в настоящей жизни тебе никогда не придется встретиться ни с вампирами, ни мрачными телепузиками, ни даже с Кащеем Бессмертным. На школьном карнавале ты будешь без маски, хорошо? Если, конечно, не хочешь быть какой-нибудь доброй зверушкой, а может, звездочётом? Ты посмотри, как много на небе звёзд, и всем им стыдно за людей, которые придумывают страхи. Это так унизительно — бояться. Ты ведь не боишься, правда? Вот и хорошо, такими мы войдем в Новый год. Храбрыми и сильными. С Новым годом! С Новым счастьем, мое счастье…

Эвтаназия

Октябрина Никитична — божий одуванчик девяноста двух лет. Она первой на партячейке предложила взорвать храм Успения Божьей Матери — уникальное строение с почти четырехвековой историей. Друзья по партии попробовали повозражать — мол, не лучше ли будет там зерносклад организовать, — на что Октябрина ответила: «Вы это мне свое мещанство бросьте! Иначе вместе со своей церковью взлетите!»

Вскоре уникальное здание взлетело на воздух вместе с дьяконом, не отдавшем ключи советской власти.

Пламенную коммунистку жизнь баловала, ее миновали репрессии, продукты ей привозили прямо со склада, носила она все больше импортное, дефицитное. Отпуск она проводила как «белый человек» с детьми на море, попутно внушая им отвращение к религии как основному пережитку прошлого. Не сказать, чтобы она была по-собачьи предана власти, просто, так получилось, быстро нашла свое место, а оно оказалось за оградой народной жизни. Особенно Октябрина усердствовала в борьбе со священнослужителями, называя их почему-то «идолами культа», поговаривают, будто сама участвовала в расстреле особо строптивых монахов.

Впрочем, с детьми она на религиозной почве палку-таки перегнула: сын сразу после перестройки бросил диссертацию и ушел в адвентисты седьмого дня, а благодаря знанию языков вскоре сделался известным проповедником не только в России. Дочь же в девяностые, как только открыли первую православную церковь в городе, «забыла» прийти на высокооплачиваемую работу в городской администрации и ушла в храм подсобной рабочей. Октябрина Никитична окончательно после этих закидонов осатанела и прокляла своих детей.

Но ненадолго.

Как выяснилось спустя некоторое время, у нее прогрессировало кожное заболевание, которое практически не вылечивалось. Смиренные дети возили маму несколько раз в Израиль, но болезнь отступала ненадолго. Потом хворь ушла внутрь, и примерно через десять лет у Октябрины Никитичны обнаружили туберкулез костей, затем у нее атрофировались некоторые мышцы, после — абсолютно все, кроме мускулов головы и грудной клетки, вдобавок врачи констатировали рак кожи. Старуха буквально рассыпалась, от нее невыносимо пахло гниющим телом. Но Бог милостив, ее взяли к себе в дом богатые внуки, наняли дорогих сиделок, купили самых-самых лекарств и… старались в ее комнату не заходить. Говорящая голова и в здравом теле им была неинтересна, а уж теперь — и подавно. И случаи, когда к Октябрине Никитичине заходили домашние, она могла пересчитать буквально по пальцам, если бы они ей служили.

А зря…

Она ведь любила домочадцев, по-своему, конечно, но любила. Особенно правнука Данилу. Хрупкий мальчик так был похож на ее второго мужа в молодости, ранимого музыканта, который однажды ослабил партийную чуткость, поддался влиянию ненадежного товарища и сбежал за границу.

Данила как-то заглянул к прабабушке и увидел, как она плачет.

— Ну, чего стоишь, а ну вытри мне слезы, быстро! — скомандовала она, — а то эта дура сиделка уже час в туалете трещит по мобильнику! Быдло, оно и в Африке быдло…

— Баб, ну зачем ты так, — вступился за девушку Данила, — может, у нее что-то срочное…

— Срочное? Ты видел ее глаза? Одни мужики на уме!

— Баб, не надо так… я сам вытру…

Почувствовав прикосновение родной руки, Октябрина Никитична снова разрыдалась, юноша стал успокаивать бабку, но она плакала еще больше, как будто захотела выплакаться разом за все годы. Еле-еле успокоил ее Данила и уже собрался было уйти, как бабушка попросила остаться.

— Мальчик мой, — проговорила она, — если бы ты знал, если бы ты только знал, как я хочу умереть. Я же каждый день смерть жду, как дорогую гостью, а она, сука, все где-то шляется. Нет, чтобы р-раз — и облегчить все. Пусть ад. Пусть! Не думаю, что там хуже, а тут… в спине червяки завелись, врачиха, дура дурой улыбается, мол, гной они чистят. А какой гной? Какой, если все давно отравлено… потом до внутренностей доберутся… скотина я… кусок говна…

Я иногда думаю, что мне надо что-то такое пережить. Чтобы разом — и все, навсегда. Скажи, ведь у папы есть пистолет?

Данила отпрянул в ужасе. Октябрина испугалась — а вдруг уйдет! — и сменила тему. Глядя на улицу, начала рассказывать: