Земля шорохов

Женщина просияла. Я вручил ей грязные ассигнации и подошел к попугаю. Он смотрел на меня задумчиво. Я протянул ему палец, он деловито вскарабкался на него, а потом по руке перебрался ко мне на плечо. Здесь он уселся и, понимающе взглянув на меня, сказал совершенно отчетливо и громко:

– Como te vas, como te vas, que tal?[22] – и пакостно захихикал.

– Поторапливайтесь,– сказал Хельмут, подстегнутый таким окончанием сделки.– Поедем посмотрим, что еще найдется у других.

Мы раскланялись с женщиной. Потом, когда мы уже закрыли за собой бамбуковую калитку и садились в машину, Бланке повернулся на моем плече и выпалил своей бывшей владелице на прощание:

– Estupido, muy estupido[23].

– Этот попугай,– сказал Хельмут, поспешно трогая машину с места,– сам черт.

И я не мог не согласиться с ним.

Кое-что мы в этой деревне все-таки нашли. Тщательно допрашивая всех встречных и поперечных, мы приобрели пять желтолобых амазонских попугаев, броненосца и двух пенелоп. Пенелопа относится к пернатой дичи, у местных жителей она имеет ономатопическое – звукоподражательное название charatas, напоминающее крик этой птицы. На первый взгляд она похожа на тощую и неряшливую курочку фазана. Оперение у нее странного коричневого цвета (бледноватого, как у лежалой плитки шоколада), переходящего на шее в серый. Но если поглядеть на птицу, когда она освещена солнцем, то тускло-коричневый цвет оказывается на самом деле радужным с золотистым отливом. Под клювом у нее две красные сережки, а перья на голове, когда она возбуждена, встают хохолком, похожим на мужскую прическу ежик. Обе птицы были взяты из гнезда двухдневными птенцами и вскормлены в неволе, и поэтому они оказались до смешного ручными. Амазонские попугаи тоже были ручными, но ни один из них не обладал лингвистическими познаниями Бланке. Они только и могли что время от времени бормотать "Лорито" и пронзительно свистеть. Тем не менее я считал, что потрудились мы в это утро неплохо. Торжествуя, я отнес покупки домой, где Джоан Летт великодушно разрешила мне разместить их в своем пустовавшем гараже.

Так как клеток у меня не было, в гараже я их всех выпустил, надеясь, что они устроятся сами. К моему удивлению, так и случилось. Попугаи нашли себе удобные насесты, подальше друг от друга, чтобы не драться, и хотя все ясно сознавали, что Бланке самым хамским образом корчит из себя хозяина, ссор по пустякам и других проявлений неблаговоспитанности не было. Пенелопы тоже нашли себе насесты, но сидели на них только когда спали.

Днем они предпочитали бродить по полу, вскидывая время от времени головы и издавая оглушительные крики. Броненосец, как только его выпустили, убежал за большой ящик и проводит там в размышлениях все дни; только по ночам он, крадясь на цыпочках и бросая исподтишка опасливые взгляды на спящих птиц, выходил, чтобы поесть.

На другой день по всей деревне прошел слух, что приехал сумасшедший гринго, который платит хорошие деньги за живых животных, и тотчас потек ручей новых экземпляров. Первым пришел индеец, который приволок на конце веревки кораллового аспида, всего в желтых, черных и красных полосах, похожего на особенно безвкусный старомодный галстук. К сожалению, он переусердствовал и затянул петлю на шее слишком туго – змея оказалась мертвым-мертва.

С другими предложениями мне повезло больше. Нежно прижимая к груди большую соломенную шляпу, пришел еще один индеец. После вежливого обмена приветствиями я попросил показать, что это он так бережно прячет. Сияя надеждой, он протянул мне шляпу, и я увидел в ней прелестнейшего котенка, который смотрел на меня влажными глазенками. Это был детеныш кошки Жоффруа, мелкого вида диких кошек, который теперь встречается в Южной Америке все реже и реже. Мех у него был желтовато-коричневого цвета и сплошь испещрен аккуратными темно-коричневыми пятнышками. Котенок смотрел на меня из глубины шляпы большими голубовато-зелеными глазами, будто умоляя, чтобы я взял его в руки. По собственному опыту я знал, что самые невинные на вид существа могут причинить самые скверные неприятности. Но, введенный в заблуждение ангельским выражением мордочки котенка, я протянул руку. И тотчас он сильно укусил меня за мякоть большого пальца и оставил двенадцать глубоких красных борозд на тыльной стороне руки. Я отдернул руку и выругался, а котенок снова принял свою невинную позу, ожидая, по-видимому, какую еще веселую игру я для него придумаю. А тем временем я, как проголодавшийся вампир, сосал свою руку и, поторговавшись с индейцем, в конце концов купил своего обидчика, который шипел и рычал, как маленький ягуар. Я пересадил его из шляпы в ящик с соломой и оставил примерно на час одного, чтобы дать ему освоиться, считая, что причиной его дурного настроения был страх, которого он натерпелся во время поимки и путешествия в соломенной шляпе. Ведь этому существу было всего недели две от роду.