Жизнь графа Дмитрия Милютина

– Полностью согласен с вами, Иван Сергеевич, но есть традиция, есть приличия, которые не обойдешь стороной. Расскажу вам один случай из нашей дворцовой службы… Вы, конечно, знаете графа Александра Владимировича Адлерберга, это друг императора, они выросли вместе, почти братья, но положение его, как только появилась на горизонте княгиня Долгорукая, стало почти невыносимым, она была озлоблена против графа, просто ненавидела его, знавшего о недопустимости их близких отношений, тем более в Зимнем дворце. Император дал указание графу поселить княгиню в Зимнем, а это уже позор, это крайнее безрассудство, император был в полной зависимости от княгини. Но императрица была еще жива, дело приостановилось… Если бы вы знали, как тяготят меня мои министерские обязанности. Громадная работа, которая велась в Военном министерстве, часто тормозилась этими обязанностями. Приходилось вести дела второпях, действовать и говорить не то, что надо, а чаще подчиняясь чужим взглядам; а сколько интриг, сплетен, наговоров, зависеть от царской семьи, от их предрассудков и привычек. Не раз мне приходила мысль подать в отставку, два раза чуть не лопнуло терпение, разрыв был неминуем, но император гасил мое озлобление против тех, кто тормозил нашу работу, решимость моя разбивалась об его благодушие и кротость, а в последние годы у нас установились настолько близкие, добрые отношения, что немыслимо было мне покинуть его среди трудных, даже опасных обстоятельств нынешнего времени. Сколько раз я спрашивал свою совесть: хорошо ли я делаю, что остаюсь на своем месте, что не возражаю на мнения и понятия, диаметрально противоположные моим убеждениям, подчас даже явно превратные и односторонние. Но предрассудки царской семьи почти непреодолимы. Идти против них было бы безрассудно, борьба эта повела бы только к раздражению и охлаждению, а чрез то я вовсе лишил бы себя возможности проводить хотя бы часть своих планов и предположений по военному ведомству. Такая постоянная борьба с собственными мнениями и убеждениями подчас делала мое положение невыносимым. Мне и сейчас многое кажется невыносимым в его действиях и взглядах, но надо терпеть и пытаться уменьшить вред от его активности. Сколько мне пришлось потратить нервов в тяжелые времена борьбы с Петром Шуваловым, князем Барятинским, с министром народного просвещения графом Толстым…

– Кто-то мне в Париже говорил, ведь во Франции много говорят об Александре Втором, говорил о его скрытности, фальшивости, даже его двуличности. Сравнивают его с Александром Первым, Александр Второй скрытен, как и дядя, подозрителен, часто попадает под влияние интриг, кляуз, сплетен. Он считает себя хитрым, отсюда разница его в отношении к людям, то осыпает своими милостями, то вдруг охладевает к ним, почти не замечает.

– Да, вы правы, я заметил в императоре эту особенность, должен был быть весьма осторожным в своих действиях, сдержанным в разговорах не только с самим государем, но и с его окружением. Не раз я видел в его глазах недоверие к тому, что я предлагаю. Только со временем я понял, что окружающие его царедворцы что-то нашептали ему, искажая смысл мною сказанного. Существенная черта Александра Второго – это недостаток твердости характера и убеждений, в его характере много женственного, он чем-то увлекается, потом разочаровывается, отступает. Ошибка в некоторых близких людях вызывает у него недоверчивость ко всем, даже к самому себе. А недоверчивость вызывает неискренность, как вы сказали, двуличность. Вот почему начатые реформы 60-х годов остались недоконченными, они даже были изуродованы последующими правительственными мерами, вот и возникло что-то вроде хаоса в России в последнее время. Каракозовский выстрел напугал царя, а окружение императора только усиливало его страх. Он даже усомнился в начатых реформах. В чем польза и своевременность реформ, если они только начаты? Только в крестьянском деле он не отступил, остался верен начатому делу, проявил волю против нападок крепостников. Точно так же он хорошо держался и в польских реформах, разработанных моим братом Николаем Милютиным…

– Да, я был знаком с Николаем… В 50-х годах мы много говорили и спорили о Николае Милютине, особенно тогда, когда он писал, что в журналах так плохо и скучно пишут, что питерским журналистам пора надевать чиновничий вицмундир, а уж потом нельзя было съесть обеда и чаю напиться без того, чтобы страстно не поговорить об эмансипации крестьян и воспитании чести в народе, вся группа Милютина была в центре наших разговоров, через наших общих друзей всегда передавал ему и его прекрасной супруге свои поклоны, внимательно следил и за его работой в Польше… Но смерть, смерть уже подстерегала его… Польша очень отсталая страна, там крестьяне жили еще хуже наших крестьян…

– А меня поразила смерть брата Владимира Милютина… Подумал, что у него неизлечимая болезнь…

– И меня, Дмитрий Алексеевич, поразила смерть Владимира Алексеевича. Этого я от него не ожидал, богатая и увлеченная натура. Решительно – одно непредвиденное, вероятно, совершается на деле.