Жизнь и приключения капитана Конрада

Трагична судьба семьи Конрада. Его отец обедневший, но гордый шляхтич Аполло Коженевский был одаренным поэтом и переводчиком. Он учился на восточном отделении Петербургского университета и вначале ничто не омрачало его жизни. Но вот он вовлекается в политику, становится, как вспоминает Л.Ф. Пантелеев, «одним из вожаков партии действия», готовившей Варшавское восстание. Дело кончилось тем, что в 1861 году Аполло был арестован и вместе с семьей — женой и сыном — выслан в «подмосковную Сибирь» — Вологду. Ссылка погубила и Аполло, и его жену Эвелину, не обладавших крепким здоровьем: оба они спустя несколько лет уходят из жизни.

Из детских воспоминаний Конрада ярче всего запечатлелось то самоотвержение, с каким умирающий во Львове отец занимался переводами Шекспира и Гюго, по временам вслух читая их сыну. Но более всего запомнилось ему сожжение рукописей, произведенное отцом недели за две до кончины. «В тот вечер, — рассказывал впоследствии Конрад, — я случайно заглянул в его комнату раньше обычного и, не замеченный никем, смотрел, как сиделка подбрасывала бумаги в горящий камин. Отец сидел и глубоком кресле, обложенный подушками. Это в последний раз я видел его вставшим с постели. Вид у него, мне показалось, был не столько тяжелого больного, сколько смертельно уставшего поверженного человека. Вся процедура глубоко подействовала на меня как поражение. Не перед лицом смерти, конечно. Для человека столь сильных убеждений смерть не могла быть достойным соперником».

Осиротевшего в двенадцать лет отрока взял в свою семью брат матери Тадеуш Бобровский.

Из отроческой поры Конраду еще запомнилось, как он в тринадцать лет пишет школьную работу на двух страничках по географии Арктики, которой какое-то время был пылко увлечен. И хоть похвального балла пансионер тогда не получил, но его энтузиазм и страсть, с какими он повествовал о героях Севера, были замечены, правда, романтик удостоился… упрека непрозорливого наставника: «Я трачу слишком много времени на чтение книжек о путешествиях, вместо того чтобы заниматься чем следует».

«Говорю вам, что эти мужи вечно стремились оскальпировать меня!» — не удержался от гневного восклицания писатель уже на склоне своих лет. Его, истинного романтика и искателя приключений, всю жизнь манили неисследованные земли, непознанные миры. «Фантазия моя, — откровенничал он, — рисовала достойных, предприимчивых и самоотверженных людей, вгрызающихся в края неизведанного, атакующих его с севера и юга, с востока и запада, завоевывающих кусочки истины то здесь, то там и порой поглощаемых тайной, к раскрытию которой так настойчиво устремлены были их сердца».

Однажды после одного из уроков («когда мне было лет девять или около того») поддразниваемый приятелями за свою нескрываемую приверженность к романтике Конрад, приставив палец на карте Африки к самому ее сердцу (тогда еще белое пятно, скрывавшее тайну контингента), решил: «Вырасту и побываю здесь!» «Я сам был пристыжен тем, что скатился к такому пустому бахвальству, — вспоминал Конрад, — Ведь ничто не могло быть несбыточнее самых фантастических моих помыслов. Однако факт остается фактом: лет восемнадцать спустя жалкий пароходик, которым я командовал, стоял на причале у берега африканской реки».

Не раз Конрад возвращался к воспоминаниям об этом эпизоде своей и без того полной всяческих приключений жизни. Случаен ли он, этот странный эпизод? Или есть в судьбе каждого нечто такое, что водительствует нами? Прямо-таки мистика какая-то!

Нет, Конрад не был ни мистиком, ни фаталистом, но все же снова и снова память печально и поэтично рисовала ему картину его удивительного путешествия по реке Конго, словно подсказанного ему кем-то в детстве.

«Все было темно под звездами. Все белые, находившиеся на борту, спали, кроме меня. Я рад был постоять в одиночестве на палубе и мирно выкурить трубку после тревожного дня. Чуть приглушенное ворчание громоподобного водопада Стенли висело в тяжелом ночном воздухе над последним судоходным отрезком верхнего Конго, в то время как не более чем в десяти милях, повыше водопада, в лагере Рашида беспокойно дремали еще не разбитые отряды арабов Конго. Для них день был уже окончен. Поодаль, в середине речного потока, на черном островке, приютившемся среди пены взвихренных вод, слабо мерцал одинокий маленький огонек, и я благоговейно произнес про себя: «Вот оно, то самое место, о котором я хвастался мальчишкой». Огромная печаль охватила меня. Да, это было то самое место. Но возле меня не было и тени друга, чтобы разделить со мной эту неимоверно пустынную ночь, ни памяти о великом прошлом… Я удивился тому, как я сюда попал, потому что, в самом деле, причиной этому был непредвиденный и представляющийся теперь невероятным эпизод в моей жизни моряка. И все же факт остается фактом: я выкурил полуночную трубку мира в самом сердце африканского континента и почувствовал себя там очень одиноким».