Жизнь и судьба Федора Соймонова

Есть и еще одна причина для воспоминаний о тех годах. И никуда от этой причины не деться. Болит душа, ах, как болит!.. Давно нет отца, посаженного в тридцать седьмом. Истлела на сгибах газета, где рядом с его именем стоит определение: «враг народа». Неправда это! Не был он никогда врагом!.. Впрочем, меня уже давно никто ни в чем не упрекает. Отца реабилитировали. А душа болит... Солдаты, изувеченные войною, говорят, что слышат ночами, как ноет давно ампутированная нога. Называется это будто бы «фантомные боли».

Кончался август 1937‑го. Бежали, летели последние денечки перед школой. В клубе части, которой командовал мой отец, в очередной раз «крутили Чапаева». И конечно, главной игрой у нас — пацанов — была жизнь и бессмертные приключения легендарного комдива. Играя, мы непрестанно ссорились: кто на какую роль может претендовать. Чапаевцев хватало всегда, а вот в кадрах беляков ощущался постоянный дефицит. Но без конкретных врагов настоящей войны не бывает, даже «понарошку», даже в игре. Бой с собственной тенью не вдохновляет даже в спарринге.

В конце концов мы все договорились, что Чапаевым будет каждый по очереди. Но прежде он должен обязательно пройти ненавистные всем роли белых генералов. Только таким образом можно было заставить кого-то из нас, хоть ненадолго, надеть маски врагов революции.

В тот памятный для меня день презренный холуй иностранных интервентов генерал Каппель лежал в засаде на краю канавы, огибающей хорошо знакомое поле турнепса, принадлежащее подсобному хозяйству части, и грыз корнеплод. За соседним бугром его лучшие офицерские отряды ждали красных разведчиков, которых должны были взять в плен. После «страшных пыток» стойких пленников, приговоренных к расстрелу, доблестные чапаевцы, конечно, освободят, а каппелевцев разгромят наголову... Белым генералом по жребию был я. А сопливые двойняшки-семилетки Вовка и Сережка Голышевы, которых мы принимали в игры только на самые распоследние роли, представляли собой отборные белогвардейские части... Я лежал, повернув фуражку козырьком назад, доедал турнепс и мечтал о завтрашнем дне. Завтра — мой звездный день, моя очередь быть легендарным комдивом! Дома я уже припрятал на завтра от маминых глаз старенькое пальтецо, перешитое из отцовского френча. Наброшенное на плечи и застегнутое на одну пуговицу у горла, оно послужит отличной чапаевской буркой. За книжной полкой стояла сабля, прекрасно выструганная из доски, отодранной от некоей общественной постройки. В мастерских я видел банку с остро пахнущей серебряной краской, которой курсанты-летчики подкрашивали учебные самолеты и двигатели. А я выкрашу ею чапаевскую саблю...

В кустах, покрывавших противоположную сторону канавы, кто-то шел, ломился не разбирая дороги. Треск разносился далеко вокруг. Я позлорадствовал: «Погодите, завтра я вам покажу, как бесшумно надо ходить в тылы к белякам, как надо уметь быть неуловимым...» А сейчас мы их возьмем в плен. Не оборачиваясь, я позвал шепотом:

— Вовка, Серега...

Никто не откликнулся. Я осторожно посмотрел через плечо. За кочкой, где еще совсем недавно торчали стриженые макушки близнецов, было пусто. «Вот гады! Опять домой удрали...» Пользуясь своей незаменимостью, малышня ни во что не ставила железную дисциплину игры и смывалась домой, когда хотела. «Гадство!» Придется мне одному быть и генералом, и его войском... Ну да ладно, зато завтра...

Из кустов напротив вышел Сюнька Розенсон, сын отцовского «помпотеха» — помощника по технической части, у которого я собирался стрельнуть серебряной краски для предстоящего триумфа. Сюнька был тощий лопоухий пацан, мой ровесник. Рыжая шевелюра его была всегда всклокоченной, а веснушкам, покрывавшим длинную горбоносую морду, явно не хватало на ней места. Сегодня он был Анкой-пулеметчицей. Девчонок мы в свои игры не допускали, и роль отважной героини-чапаевки котировалась среди нас не намного выше генеральской. Но завтра у меня в штабе он будет комиссаром Клочковым. Остановившись на краю канавы, Сюнька крикнул:

— Толька!..

Это было не по правилам. Он должен был, во-первых, быть не один. Во-вторых — тихо красться, а не переть, как слон Хати через джунгли... Летом моя «верхняя бабушка» прислала нам из Ленинграда посылку и в ней — большую оранжевую книгу с силуэтом черной пантеры на обложке — «Маугли». Я и все наши огольцы прочитали ее мало что не по разу. Многие эпизоды мы знали наизусть. И пол-лета играли, переходя строго по очереди от роли смелого волка Акиллы к благородному и жуткому питону Каа, к бесстрашной пантере Багире и мудрому Балу. Роли презренных мартышек Бандар-Лога мы оставляли малышне. И каждый из нас, прежде чем стать самим Маугли, проходил, как обряд послушания, роль презренного тигра Шер-Хана...

Ну и наконец, Сюнька не имел права называть меня по имени. Сегодня я для него генерал Каппель, презренный наймит международного капитала. Ну, да сейчас я ему дам!..