Жизнь как она есть

Все они знали Максима и всегда восхищались им. Знали они и Николая. Соседи меня любили, жалели — люди простые, бесхитростные и по-житейски умные.

В конце декабря ко мне пришел Максим — узнать, почему я не хожу на занятия, и принес стипендию.

Деньги я взять отказалась, а свое отсутствие в институте объяснила тем, что у меня нет аттестата зрелости, и я все равно не сумею получить диплом.

Он сидел необыкновенно грустный, тихий, какой-то пришибленный.

— Как тебе живется, Ада?

— Хорошо. Очень хорошо!

— Ада, я тебя очень прошу: вернись в институт, ведь все еще может наладиться. Мы всей группой поможем тебе сдать на аттестат зрелости.

— Теперь уже — всё. Теперь мне никто не поможет, — сказала я с отчаянием, забыв, что мне "очень хорошо".

Максим вдруг резко поднялся и убежал.

Назавтра ко мне заявилась вся наша группа, не было только Максима. В один голос ребята убеждали меня вернуться в институт. В том, что у меня в жизни совсем не хорошо, почему-то были убеждены. Знали уже, что Николай пьет, кто-то из студентов, сбывая на толкучке до стипендии пару сапог, оставшихся с фронта, встретил Николая, торгующего зажигалками. Он ведь работал на заводе слесарем и, оказывается, "подхалтуривал", как только мог. Каждодневные выпивки требовали денег…

Ребята жестоко упрекали меня:

— Ты даже не знаешь и не предполагаешь, как огорчен Максим, что ты бросила учебу! Убить такого парня у тебя хватило смелости, а вернуться в институт ты не можешь.

— Поэтому и не могу.

— А мы говорим — вернись, исправь все, что ты натворила. Максим тебя по-прежнему ждет и верит в тебя.

— У меня ведь скоро ребенок будет.

— Ну и что? Ребенок! Максим будет ему хорошим отцом, не то что этот твой пьяница!

Вот так все просто и ясно было им, моим друзьям, моему благороднейшему Максиму.

Только мне было все неясно, а может быть, просто стыдно, меня захлестывала беда и безвыходность, и я никуда не могла от них уйти.

Если не уйти, то хотя бы скрыться от всего на свете я решила в старом моем приюте — в Станькове. Сидела там, как в норе, у тетки, снова шила и копила деньги к родам, на приданое моему будущему человеку.

В конце апреля вернулась в Минск. Через несколько дней родилась дочка — всего два килограмма весом, маленькая и слабая. Николай пошел ее регистрировать в загс, да не дошел: свалился пьяным, сопротивлялся милиционеру, подрался и чудом ушел от суда.

Целых два месяца после этого девочка не была зарегистрирована. Вызывали в исполком, оштрафовали на сто пятьдесят рублей. Ничего не поделаешь: пришлось ему второй раз отправляться в загс. На этот раз дошел, но вместо Анны, как я хотела в память о маме, записал девочку Ариадной.

В мае ко мне снова заходил Максим: его книги все еще были у меня. Сидел и, не спуская глаз, смотрел то на меня, то на Адочку. Так ничего не сказав, взяв книги, ушел.

После этого мы с ним встретились в институте только через три года. И то это была случайная встреча — в буфете. Максим уже кончал аспирантуру, а я после длительного перерыва — четвертый курс института.

Мы стояли, оглушенные, друг перед другом и не могли ни разговаривать, ни двинуться с места. Максим был бледен, думаю, что и я не лучше. Но все же первым пришел в себя он. Мы сели за столик, но есть не могли.

— Вот ведь встретились, — сказал Максим, насильно улыбаясь, — ты молодец, что решила все же закончить институт.

— Ну, какой там молодец: пропало три года.

— Наверстаешь. Тебе, наверное, трудно сейчас втягиваться в учебу? Может быть, надо помочь?

— Нет, не надо. Я уже втянулась.

— А как дома?

— Так себе.

— И ты долго думаешь так жить?

Я молчала: на это уж и вовсе у меня не было ответа.

За все прошедшие годы мы встречались случайно еще два или три раза. И всегда пугались, бледнели, как преступники. Только последний раз, три года назад, мы говорили более спокойно. У Максима все улеглось, хотя он много лет не женился. Теперь у него уже двое детей. После присвоения мне звания Героя в шестьдесят восьмом году ко мне пришла одна из моих однокурсниц. Она передала, что Максим очень радовался этому. И передавал свои поздравления. Я благодарна Максиму за все. И знаю, что, виновата перед ним. Только очень редко я позволяла себе вспоминать обо всем, что могло быть, но не случилось, "не задалось"…

А задалась мне иная жизнь, иная судьба, от которой, как мне казалось, никуда уже не уйти.

Учиться моему мужу было некогда: карты, водка… Дома по любому поводу скандалы, оскорбления. Только вот странность: упреки во всем и за все, но никогда, ни единым словом или намеком о моих ногах. Может быть, только на это и хватало у него ума, да и то, пожалуй, потому что знал: этого бы я ему уж не простила.

Надо было что-то придумать, на что-то решиться.

В 1953 году приехала в отпуск Лёля с мужем. Она стала уговаривать меня закончить институт, обещая материальную помощь.

Иногда человеку нужен только небольшой толчок, чтобы опомниться и взяться за ум.

Надо было браться за ум и мне.