Златоборье

— Здесь было секретное место, — сказал Никудин Ниоткудович. — Охрану, однако, сняли лет десять — двенадцать тому назад.

— А что это за секреты? Что в народе говорили?

— Да говорили, — Никудин Ниоткудович почесал в затылке, поморщилися, поёжился — старые люди о прошлом привыкли помалкивать, — взорвалось тут что-то. Хорошо взорвалось.

Ной Соломонович поглядел на счетчик рентгенов.

— Помалкивает.

— Потому и охрану сняли.

Высадились на берег, пошли вдоль проволоки. Вот и брешь. Столбы повалились, проволока полопалась.

— Идём? — спросил Ной Соломонович.

— Заряжу на всякий случай. — Лесник загнал патроны в оба ствола.

Пошёл под своды леса уверенно, как у себя в Златоборье. Но лес кругом был другой. Ели огромные, закутанные до вершин в мохнатые сизые лишайники. Хвоя под ногами, как матрас. Впереди вдруг вспыхнуло — жаркое, живое!

— Лиса! — встрепенулся Никудин Ниоткудович.

У лисы была умная мордочка, а глазки ещё умнее. Она не испугалась людей, разглядывала с удивлением. Даже лапку забыла опустить на землю.

— Истая огнянка! Солнышко! — вслух обрадовался Никудин Ниоткудович.

Голос, словно выстрел, прижал лису к земле. Отпрянула, скакнула, боком и скрылась за деревьями.

— Никудин Ниоткудович, вы видели?! — Ной Соломонович протер глаза.

— Видел.

— У неё два хвоста?!

— Два.

Учёный снова внимательно посмотрел на счётчик.

— Помалкивает, но, значит, было время, когда рентгены здесь порхали, как бабочки.

Вышли на поляну. Заячья капуста — травка с листьями в копеечку — вымахала с папоротник. На капусте паслись зайцы. Мама, папа, зайчата. И у всех этих зайцев нос был… морковкой.

— Два хвоста — это ещё можно объяснить, но чтоб любимый овощ стал частью тела? — Ной Соломонович схватился за голову.

— Смеркается, — сказал Никудин Ниоткудович. — Ночлег надо искать. Впереди белеется, видно, берёзы… Нам надо на открытое место выйти.

Вышли. Берёзовая рощица, совсем обычная, с трех сторон окружала небольшое озеро, за озером — луга. Одному удивились: под берёзами было красно от гигантских подосиновиков. Шляпки с зонтик.

Никудин Ниоткудович выбрал место повыше. Он спешил. Ночь уже заслонила восточный край неба.

— Куда вы так торопитесь? — Ной Соломонович едва поспевал за лесником, и вдруг он вскричал: — Назад! Кобра!

Никудин Ниоткудович отступил. Осмотрелся.

— Да вот же! Вот! — показывал учёный на поднявшуюся змею. — И ещё! Да их много!

Никудин Ниоткудович пощурился-пощурился и сделал шаг… к змеям.

— Ной Соломонович! А ведь это вроде черви дождевые. Вы поглядите.

— Да-с, — сказал учёный, отирая платком пот с лица. — Это действительно… Впрочем… Но очень похоже.

Они поднялись на пригорок.

— Место сухое, надёжное, — бодро сказал Никудин Ниоткудович, но сердце у него тосковало.

Не боялся лесник ни страшил, ни звериной злобы, иное томило. Может, с двумя хвостами и удобнее, а всё-таки не по-божески. Плакать хотелось, за тех же дождевых червей.

— Ной Соломонович, воду во фляжках побережём, — предложил Никудин Ниоткудович. — Ты сходи на озеро, а я сухостоя нарублю. Костёр на всю ночь нужен. Разошлись, готовые исполнить каждый своё дело, но примчались друг к другу, взмокшие, с пустыми руками.

— Они живые! — у Никудина Ниоткудовича на обеих щеках остались дорожки слез.

— Кто?

— Деревья. Я — топором, а они стонать. Вместо коры у них кожа.

— Ноги что-то плохо держат, — сказал Ной Соломонович, садясь на землю. — Вода, знаете ли, тоже… Её нельзя зачерпнуть. Её можно резать, как студень.

СОН ПОД ВЗГЛЯДАМИ

Небо ещё светилось, но тьма на земле уже стояла вровень с лесами.

— Не лучше ли переночевать на деревьях? — предложил Ной Соломонович.

— Я же говорю, у них кожа вместо коры.

Помолчали. Молчал лес, озеро, луг.

— Здесь совершенно нет птиц! — вдруг догадался Ной Соломонович.

— Да ведь и пчёл нет! И бабочек, и комаров!..

Ной Соломонович достал из рюкзака тёплую шапочку.

— Что-то холодно.

— Да уж чайком не погреешься. Ужинать придётся всухомятку.

— Мне не хочется есть.

— Тогда будем спать. Утро вечера мудренее.

— А если?..

— Я сплю чутко, ружьё заряжено. Расстелили брезент, легли…

— А ведь такое, пожалуй, похуже конца света, — сказал Никудин Ниоткудович. — Тому, кто устроил это, — морковку бы вместо носа!

Ной Соломонович повздыхал-повздыхал, но взять под защиту науку не решился. И тогда снова сказал Никудин Ниоткудович:

— Снесёт ли земля человека…

Одинокому голосу пусто, когда на многие вёрсты голос один. И хоть бы шорох, дуновение ветра! Ни светлячка, ни звезды…

Придвинулись друг к другу, от одиночества подальше, от тёмного безмолвия.

— Спать! — сказал Ной Соломонович.

— Спать, — согласился Никудин Ниоткудович.

Они повернулись на бок, и в то же самое мгновение из леса, с озера, с каждой травинки на их брезент, к их телам, в их лица, в их глаза потянулись щупальца мерцающего слабого света.

Ной Соломонович приподнялся и вертел головой, как птица, не понимая, откуда берётся свет, какова его природа. Никудин Ниоткудович отложил ружьё, которое чуть ли не само кинулось ему в руки.

— Вроде бы глаза, — сказал он.

— Глаза у травы?