812c16bc4d48fdee984253428f1a0f6d

- Знали ли вы о том, как прекрасно сострадание? Что до меня, я благодарю Господа каждый вечер, да, на коленях благодарю Господа за то, что он преподал мне урок сострадания. Я отправился в тюрьму с каменным сердцем, думая лишь о своих удовольствиях, но теперь мое сердце абсолютно разбито - в мое сердце вошло сострадание. Я узнал, что сострадание - величайшая и самая прекрасная вещь в мире. Вот почему я не могу таить злобу против тех, кто заставил меня страдать, против тех, кто меня осудил: я не злюсь ни на кого, потому что без них я не узнал бы всё это. Альфред Дуглас пишет мне ужасные письма. Говорит, что он меня не понимает, не понимает, почему я никому не желаю зла, говорит, что все относятся ко мне ужасно. Нет, он меня не понимает. Он больше не способен меня понять. Но я продолжаю ему об этом писать в каждом письме: мы не можем идти одной дорогой. У него - своя дорога, она - прекрасна, у меня - своя. Его путь - путь Алкивиада, мой путь теперь - путь Святого Франциска Ассизского».

Сложно сказать, что из этого - правда, а что - воображение, декларация о создании нового идеала. Правда не столь проста, как пытается нас в том убедить новообращенный в христианство Оскар. Неопубликованные отрывки из "De Profundis", которые были зачитаны на процессе Дугласа против Рэнсома, доказывают, что Оскар Уайльд не считал возможным простить или забыть то, что воспринимал как плохое обращение с ним. В "De Profundis" есть прекрасные страницы, страницы смиреннейшего самоотречения и милосердия, несомненно, Оскар писал их в определенном настроении духа, он был искренен. Но у него бывало и другое настроение, настроение жизнелюбия - не столь приятное, но более устойчивое, в этом настроении он видел себя преданным, принесенным в жертву, покинутым, в своем крахе он тогда полностью винил своего друга, без раздумий называл его «Иудой», чей мелочный эгоизм, властное злонравие и невыполненные обещания о денежной помощи привели великого человека к катастрофе.

Эта неопубликованная часть "De Profundis", в сущности, от начала и до конца - одно длинное проклятие в адрес лорда Альфреда Дугласа, обвинительный акт, кажущийся беспристрастным, особенно - поначалу, но в действительности это - горькое и безжалостное обвинение, по нему видно, что Оскару Уайльду странным образом не хватало эмпатии даже по отношению к человеку, которого, по его словам, он любил. Те, кто знал Оскара Уайльда таким, каким он был на самом деле, прочтут этот перл красноречия достаточно внимательно, чтобы заметить, что Оскар снова и снова повторяет обвинения в мелочном эгоизме со столь ядовитой злобой, что сразу становится виден его собственный колоссальный эгоизм и ожесточение. Нам сказано: «Любовь долготерпит, милосердствует, не ревнует любовь, не кичится, не надмевается, Слово Жизни», - этой великодушной и всепрощающей любви не было у язычника Оскара Уайльда, так что даже в своей самой глубокой страсти он так и не смог обрести утешения, не смог ее утолить.

Во время этой же беседы с месье Жидом Оскар, как сообщается, сказал, что он знал заранее о том, что катастрофа неизебежна: «Возможен был лишь один исход...Так не могло больше продолжаться, это должно было чем-то закончиться».

Я думаю, это - взгляд Андре Жида, а не Оскара. Как бы то ни было, я уверен, что мое описание Оскара перед судебным процессом как человека надменного и самоуверенного намного ближе к истине. Конечно, у него должны были быть дурные предчувствия, его не раз предупреждали, как мне известно, но Оскар перенял черты характера своих приятелей, первые попытки маркиза Куинсберри его атаковать он воспринял с полнейшей брезгливостью. Оскар совершенно не понимал, в чем заключается опасность. Более точен Андре Жид в описании Оскара, когда добавляет:

- Тюрьма меня полностью изменила. Я благодарен ей за это. Дуглас ужасен, он не способен понять, что я больше не могу жить так, как раньше. Он винит других людей в том, что они меня изменили.

Приведу отрывок из письма тюремного охранника, которое Стюарт Мэйсон включил в свою превосходную небольшую книгу об Оскаре Уайльде. Охранник пишет:

«Ни один другой человек не жил более прекрасной жизнью, никто не смог бы жить более прекрасной жизнью, чем Оскар Уайльд в течение краткого периода нашего знакомства во время его заключения. На его лице всегда была улыбка, в его душе, должно быть, всегда сияло солнце. Его называли неискренним: когда я его знал, он являл собой воплощение искренности. Если он не продолжил жить такой жизнью после выхода из тюрьмы, значит, силы зла поработили его душу. Но он пытался, честно пытался, и в тюрьме ему это удалось».