Атаман Платов

— Как знаете, служил я при светлейшем, — начал Скобелев. — Ив один день счастье обернулось ко мне лицом. Заболел дежурный адъютант фельдмаршала, и вместо него поручили написать другому… Кому — сказывать не буду, потому что фельдмаршалу бумага не пришлась по душе. Прочитал он, отшвырнул, подписывать не стал. «Ну-ка ты, Иван, попробуй», — говорит мне. А какой я грамотей? Мне только в поле с супостатом воевать. Но не стал отказываться. С этой бумагой прямо к нему, нашему пииту, обращаюсь: «Выручи, голубчик! Что тебе стоит…» Тот и написал. Принёс я бумагу Михаилу Илларионовичу, он прочитал и просветлел лицом: «Вот то, что надо!..» И с той поры стал мне давать бумаги на сочинительство. Я уже не рад. Какой из меня сочинитель!

— Ну уж, ну уж, — возразил Жуковский. — Ты среди нас первый рассказчик. Нужно только попытаться.

— Грамоты, Василий, не хватает. За моей спиной начальная школа да двенадцать лет пребывания в нижних чинах.

Служба и в самом деле Скобелева не баловала. Лишь в 29 лет он удостоился подпоручика, а вскоре получил тяжёлое ранение в правую руку: два пальца оторвало и кисть повредило. Это послужило причиной увольнения из армии. С началом войны он не без помощи жены Кутузова, Екатерины Ильиничны, был приписан к канцелярии главнокомандующего титулярным советником, потом уж получил звание капитана.

— Так чем же кончилось ваше сочинительство? — спросил Матвей Иванович Скобелева. — Узнал ли главнокомандующий настоящего сочинителя?

— Я сам ему признался. Сказал, что истинный Златоуст не я, а вот он, Жуковский!

Обычно любивший главенствовать за столом, на этот раз Матвей Иванович не стал брать на себя привычную роль. Прислушивался к голосам молодых, часто бросал взгляд на Жуковского. О человеке этом он слышал, но был впервые за одним столом.

— Ваше высокопревосходительство, — обратился Фигнер, — чем Василий Андреевич вас покорил? Уж тень интересен к нему ваш взгляд.

Матвей Иванович усмехнулся:

— Всевидящ ты, Александр. Узрел и это. Но, скажу я вам, таков и должен быть партизанский вожак: всё видит, слышит, замечает. А посматривал я на пиита потому, что очень уж он смахивает на казака. Даже мысль мелькнула, не с Дона ли он родом?

Жуковский зарделся, ответил:

— Я — туляк, с Белёвского уезда.

— Значит, русский, а я думал наш, казак.

Как и большинство донцов, Платов считал казаков особой нацией.

В облике Жуковского в самом деле отмечались восточные черты. И не случайно: мать его была турчанка, Сальха. Её пленили при взятии крепости Бендеры и вместе с младшей сестрой вывезли в поместье Бунина, под Белево. Там в неё влюбился хозяин поместья помещик Бунин. Будущий поэт стал плодом их запретной любви. Ребёнка усыновил живущий по соседству мелкопоместный, добрейшей души человек Андрей Жуковский.

— Уж ежели Василий Андреевич — Златоуст, то пусть нам прочитает свои вирши, — предложил драгун-поручик.

— Просим! Просим! — поддержал его офицер с бакенбардами, Крутов.

Жуковский поднялся.

— Читай «Светлану», — сказал Фигнер.

— Нет, господа, позвольте мне прочесть другое, ещё никому не ведомое, сказать о вас, Матвей Иванович.

— Обо мне? Чем заслужил такую милость?.. Впрочем, как знаете…

В комнате воцарилась тишина. Все смотрели на застывшего с сосредоточенным видом Жуковского. Наконец негромким голосом он начал:

Хвала, наш Вихорь-атаман,
Вождь невредимых, Платов!

Все, будто по команде, поглядели на Матвея Ивановича. Тот уткнул взгляд в столешницу и с преувеличенным усердием катал пальцем хлебный мякиш.

Твой очарованный аркан
Гроза для супостатов.
Орлом шумишь по облакам,
По полю волком рыщешь,
Летаешь страхом в тыл врагам,
Бедой им в уши свищешь;
Они лишь к лесу — ожил лес,
Деревья сыплют стрелы;
Они лишь к мосту — мост исчез;
Лишь к сёлам — пышут сёлы.

— Браво! Браво! — восхитился Скобелев. — Это же чудесно, господа! Очень метко!

Все зааплодировали.

— Ну, спасибо, Василий Андреевич, спасибо за добрые слова. — Матвей Иванович даже прослезился. — Никогда ещё такого о себе не слыхивал. Хороший ты человек, прекраснодушный и светлый, истинный Бог! Только какой уж я вихрь! Был им когда-то, а ноне всё позади. В мои-то шестьдесят годков быть ли вихрем?

— Ну нет! — возразил Фигнер. — Всё в стихах правильно. Лучше о вас и не скажешь! Вихорь-атаман!

— Да здравствует Матвей Иванович! Виват генералу! — воскликнул драгун-поручик.

Вдруг дверь растворилась, и на пороге выросла фигура.

— Ваше превосходительство, улан Александров прибыл по вашему распоряжению.

— Ах, да! — стукнул себя по лбу Матвей Иванович. — Я-то совсем запамятовал… Степан! Распорядись дать мою коляску сему господину. Пусть доставят до Калуги и мигом назад.

— Проходите к столу, — пригласили вошедшего офицеры.

Однако тот не поддался на уговоры и, откланявшись, вышел.