c7b3452c1545435d83fcecd890d53ad3

Я покаянно кивнула головой и шмыгнула носом, приготовившись выслушать о себе то, что и так знала – разгильдяйка, несобранная и безответственная особа, когда же я, наконец, повзрослею, и так далее и тому подобное.

- На столе документы. После собрания ознакомишься. Стас введет тебя в курс дела. Приступить немедленно. Постарайся получить как можно больше информации. Слушай себя внимательно, если увидишь картинку – немедленно ко мне. Вопросы есть?

Ошарашенная отсутствием нотаций, я кивнула, потом помотала головой, потом, выдавила:

– Нет вопросов.

Шеф как-то подозрительно на меня посмотрел, но тему развивать не стал.

- Отлично. В таком случае, все приступайте к работе. Первые результаты я жду вечером. Постарайся не заснуть! – это уже мне. Развернулся и быстро вышел из кабинета, прежде чем я успела придумать достойный ответ. В течение нескольких минут в комнате остались только мы со Стасом.

Стас – мой куратор. Я работаю с Гудвином и его командой относительно недавно, всего пять месяцев, но до сих пор не устаю благодарить судьбу, пославшую мне эту работу. Мне порой не верится, что меньше, чем полгода назад я была обычной секретаршей в маленькой конторке, занимавшейся продажей принтеров, и жизнь казалось мне чередой унылых и беспросветных будней.

Родители погибли, когда мне было одиннадцать лет. Самолет, на котором они возвращались из Анапы, разбился, не долетев до аэропорта буквально десяти километров. Я тогда училась в школе, и меня вместе с бабушкой отправили домой пораньше, к началу школьных занятий, а мама с папой остались еще на несколько дней вдвоем. Я до сих пор помню бабушкино посеревшее от ужаса лицо, когда по телевизору передали, что рейс потерпел крушение. Как она лихорадочно крутила диск телефона, дозваниваясь до горячей линии, выделенной специально для родственников тех, кто был на борту. Как я сидела в углу дивана, сжавшись в комок, повторяя про себя как молитву: «только бы их там не было, только бы их там не было, только бы…».

И как прочла в бабушкином помертвевшем лице правду.

Многое после смерти родителей до сих пор как в тумане – память милостиво задвинула воспоминания в самый дальний угол сознания, позволив забыть невыносимую боль первых дней. Но одно событие отпечаталось в памяти, будто случилось только вчера. Через несколько недель после похорон, бабушке разрешили забрать единственную вещь, найденную на месте крушения – мамину сумочку с документами. Она держала ее в руках до последнего, по какой-то неведомой случайности документы не сильно обгорели, облегчив экспертам работу по опознанию тела.

Бабушка принесла сумочку ближе к вечеру, положила на стол, села рядом и тихо заплакала. А я стояла и смотрела на почерневший, обугленный знак того, что моя жизнь окончательно и бесповоротно изменилась. Не будет в ней больше дачных посиделок в сумерках на веранде, с чашкой чая, пахнущим мятой, с маминым теплым платком на плечах, когда все вокруг тихо и умиротворенно, монотонно звенят комары, а туман с озера белыми языками наползает на сад. Некому будет оставаться со мной, когда я заболею, и читать про Фродо, Сэма и кольцо Всевластья. Я больше не заберусь на папины широкие плечи, чтобы с визгом ухнуть в прозрачную озерную воду, пахнущую лесом и немножко тиной. И мама не отругает меня за плохие оценки по математике…

Никогда…

Это слово навалилось на меня, точно чугунная плита. И внезапно показалось, что все горе сконцентрировалось в небольшом обгорелом предмете, еще недавно бывшем красивой кожаной сумочкой. Непослушными руками я схватила ее, намереваясь разорвать, выбросить подальше, что угодно – лишь бы не видеть больше этот символ разрушенного мира, и неожиданно почувствовала дурноту. Откуда-то издалека навалился шум большого двигателя, пронзительный свист, крики людей. Я увидела руки, судорожно сжимавшие сумочку, – мамины руки. Услышала ее крик и полный ужаса папин голос: «Мариша, это конец!». А затем меня накрыла темнота.

В себя я пришла спустя сутки, в больнице. До смерти напугала бабушку, решившую, что от горя я сошла с ума. Доктора, которым я пыталась объяснить, что произошло, сочувственно качали головами, произносили умные слова вроде «посттравматический синдром» и пичкали меня таблетками. Как только я поняла, что от них крыша у меня съезжает значительно быстрее, чем от горя, то перестала настаивать, что мне это не привиделось.

Из больницы я выписалась твердо убежденной, что никогда и никому не расскажу о том, что видела последние секунды жизни своих родителей. Я была уверена, больше ничего подобного не произойдет. Однако прошло всего несколько месяцев, и это случилось вновь. Наверное, если бы я снова увидела самолет и маму с папой, я бы точно сошла с ума, но, слава Богу, в этот раз все было иначе.