Давно закончилась осада...

Оська посидел у черного окна. Походил из угла в угол. Звенела тишина. Звенела тревога. Сильнее, сильнее, нестерпимее.

Ну, что же случилось?

Какой идиотский у них дом, ни у кого из соседей нет телефона!

Раньше можно было побежать к Эдьке, позвонить от него… Хотя куда звонить? В аэропорт? Не находится ли там среди провожающих Маргарита Петровна Чалка, о которой тревожится сын Ося? Или в дорожную службу: нет ли в последние четыре часа несчастий с автобусами? Да кто станет отвечать мальчишке…

Неизвестность — это пытка, это проклятие! Это самое подлое изобретение дьявола, если он есть. А он, кажется, есть… Но ведь Бог тоже есть! Господи… — Оська вспомнил, опять взялся за шарик.

Мама появилась в половине десятого.

— Заждался, Осик? Понимаешь, на дороге оползень. Пришлось всем пассажирам толпой идти два километра по раскисшей дороге до станции Ахчидол, на электричку. Да там еще ждать… Ты не ужинал? Сейчас я сделаю омлет, чай заварю…

Оська слушал с каменным лицом.

— Осик, да ты что? Ну, кто же виноват! — Она думала, он сердится. А он сдерживал слезы. Не просто слезы — рыдания…

Не сдержал. Выскочил в прихожую, сунулся лицом в одежду на вешалке.

Мама вышла, повернула его, прижала к себе.

— Ну хватит, хватит. Ведь ты уже большой…

— Ну и что… же… что… большой… Ховрин вот тоже… большой… а, думаешь, не плакал?

— Боже, а что с Ховриным?

Потом он, конечно, успокоился. Поужинал. Даже телевизор посмотрел. И наконец лег.

Мама помедлила, пришла к Оське, прилегла рядом. От нее пахло чуть-чуть духами, влажными волосами, порошком для мойки посуды… и вообще мамой.

“Господи, неужели и она тоже когда-нибудь?.. — Но с небывалой силой Оська скрутил и отбросил эту мысль. Повозился и прошептал:

— Мама… она говорила мне “Ос е нька”…

— Маленький ты мой…

— То “большой”, то “маленький”, — вздохнул он.

— И то, и другое… А что, Анна Матвеевна была очень старая? Или болела?

— Не такая уж старая. Старики до девяноста живут, а ей шестьдесят пять… У нее сердце… Ховрин говорил: “Она его на меня всё истратила, всю жизнь изводилась: “Как там мой Яшенька?” А я разве думал про нее, когда лез везде очертя голову?..” Так он сказал.

— Я ведь тоже сегодня за тебя страдала. Понимала, что беспокоишься… А тут как назло — две электрички проскочили напроход, не остановились, хотя обязаны были по расписанию… Несколько мужчин уже начали агитировать: чтобы третья не проскочила, давайте перекроем линию!

— Этого еще не хватало! А если бы тебя в тюрьму, как маму Норика?

— Чью маму?

Оська повздыхал, поворочался… и рассказал про “желтого мальчика”, с которым познакомился в сентябре. И какое у того было тайное желание, и как они ходили к Николе-на-Цепях, чтобы мальчишка подержался за церковную ручку. Только каким путем ходили, Оська уточнять не стал. Чего лишний раз терзать мамино сердце…

— А на другой день он не пришел, хотя мы очень крепко обещали друг другу… И не знаю, что с ним случилось.

— И тебя это до сих пор мучает, Осик?

— Ну… да. И грустно как-то…

— Но ты же можешь написать в свой “Посейдон” заметку. Рассказать про мальчика и попросить, чтобы он откликнулся.

— Ой… правда. Я спрошу Ховрина.

Забегая вперед, надо сказать, что Оська так и сделал. Через три дня сочинил вот что:

“В конце сентября в Приморском парке я познакомился с мальчиком в желтой юнмаринке. Мы участвовали в Гонке клиперов, это игра такая. И потом в тот день было у нас еще много приключений. Мы договорились встретиться на другой день, но в назначенном месте его не оказалось. Я ждал, ждал… Его зовут Норик. Если он меня помнит, пусть откликнется — пусть напишет мне по адресу газеты “Посейдон Ньюс”.

Вместо подписи Оська поставил две буквы: О.Ч. Норик поймет, а посторонним это ни к чему.

Письмо напечатали в разделе “Бесплатные объявления”. И Оська целую неделю жил надеждой. Однако Норик не откликнулся…

Но все это было потом. А в тот вечер, с мамой, Оська долго еще не спал. Рассказывал маме про сокровища Сильвера, про бриг “Даниэль”, про очерк Ховрина “Солнце в дыму”. Мама слушала внимательно и не говорила “пора спать”.

А позади этой долгой беседы они с мамой прятали тревогу. Папин самолет еще не одолел и половины пути. А самолеты в наше время… То и дело слышишь про них всякие сообщения…

Но для большого беспокойства уже не было сил. Оська уснул с шариком в кулаке, и как награда за горести и тревоги, опять пришел к нему “летящий сон”. Как он мчится над зелеными волнами — сквозь пену, радуги и солнечные брызги. И все было бы совершенно радостно, если бы не мешала темневшая перед глазами полоса.

4

Оське и Ховрину повезло. Ведь Сильвера могло не оказаться в своей пещере. Но Оська постучал висячим замком о решетку, и почти сразу во тьме коридора замаячил желтый свет. Сильвер вышел с фонарем.

— Иван Сергеич, здрасте! Вы меня помните?

— Оська…

— А это… Яков Сергеевич. — Оська почему-то постеснялся представить Ховрина по фамилии — Он из газеты “Посейдон Ньюс”.

Нельзя сказать, что Сильвер обрадовался корреспонденту.

— Ну, Оська… привел гостя. Если про меня напишут, сюда попрут любопытные. А мне это зачем?