Дева в саду

Александр целыми днями не отходил от телефона. Он ощущал необычайный подъем. Теперь, когда он выбрался из сада, его успех, его блестящие перспективы принадлежали только ему. Он договорился о собеседовании в манчестерском отделении Би-би-си, собеседования ждали его в Лондоне и в Оксфорде, где ему предлагали место в научной программе для школьных учителей. Дорсетской частной школе он отказал: хватит с него пока практической педагогики. Он велел принести из подвала свои чемоданы и взял со школьного склада несколько деревянных ящиков. Сходил к директору Тоуну и вручил ему официальное прошение об отставке. Потом вернулся к себе, запер двери внизу и наверху, вдвинул в дверное окошко табличку, сообщающую, что он вышел, и принялся укладывать вещи.

Дэниел получил из Шеффилда письмо, написанное незнакомым почерком. Когда он вскрыл его, оказалось, что его мать крайне неудачно упала, сломав бедро в нескольких местах. Она проведет в больнице несколько недель, а может, и месяцев, но и потом вряд ли сможет управляться сама, как раньше. Представитель госпиталя писал, что Дэниел, по-видимому, ее ближайший и единственный родственник, хотя она не просит его вызвать. Дэниел отправился на вокзал и сел в поезд, идущий на Шеффилд.

Маленький Томас Перри поймал где-то сложную инфекцию и заработал воспаление среднего уха с высокой температурой. Он кричал, не останавливаясь, пятеро суток. Джеффри и Дженни обтирали его прохладными тряпицами, заставляли пить побольше, сидели над ним.

Психиатр сказал Уинифред, что в корне проблем Маркуса лежит его страх перед отцом, и лучше бы выздоровление его проходило не дома, а с людьми, более понимающими и не вызывающими у него тревоги. В больнице он предпочел бы Маркуса на это время не оставлять: больничная обстановка не идет ему на пользу и к тому же связана для него с травматичными воспоминаниями о Лукасе Симмонсе, человеке, тяжело больном и безусловно подлежащем стационарному лечению.

Антея Уорбертон на две недели отправилась в Лондон навестить добрейшую Марину Йео, а затем с подругами и двоюродными братьями посетила французский курорт Жуан-ле-Пен.

Фредерика и Уилки со всем возможным для мотоцикла великолепием въехали в Блесфорд и с ревом пронеслись по Учительской улочке. Навстречу им проехал серебряный «триумф» Александра. К крыше его был привинчен багажник, основательно нагруженный и затянутый брезентом. Фредерика ясно увидела Александра, элегантно причесанного, улыбающегося, далекого, словно бы сохраняемого, как экспонат, за зеленоватым ветровым стеклом. Александр увидел Уилки, верней, то, что было видно из-под «консервов» и шлема, похожего на жучью голову. За всем этим взметнулись рыжие волосы Фредерики. Александр продолжил улыбаться и смотреть на дорогу. Он не заметил Дженни, метавшуюся у садовой калитки и взволнованно махавшую ему рукой. Не в натуре Александра было разделять с другими вполне заслуженный ими кризис или катарсис, хоть он и знал, что в искусстве это необходимо. Его начала и концовки принадлежали только ему. Он прибавил скорость и продолжил побег.

Уилки ссадил Фредерику с мотоцикла, взял у нее шлем и прицепил к своему сиденью.

– Пригодится моей девушке, – сказал он и, сдвинув собственный шлем, потянулся за поцелуем.

– Я ведь тебя еще увижу? – спросила Фредерика.

– Скорей всего. Мир тесен. Береги себя.

Уилки спрятал лицо за стеклом и пластиком и уселся на мотоцикл. Фредерика, стоя на тротуаре, проследила, как он умчал вслед за Александром. Потом увидела Дженни и начала понимать, что означал Александров багажник и странное поведение. Она вошла в дом, где ее встретил разгневанным ревом отец, желавший знать, где ее носило и почему она оставила в доме такой бардак, почему по кухне раскиданы продукты и почему, когда он открыл высокое окно, на тротуар упали и разбились какие-то бутылки с вином. В саду хаос не лучше, чем в доме, мать не в себе, а Фредерике только бы красоваться перед друзьями-умниками. Из воплей Билла стало ясно, что Александр давеча прождал-таки ее в саду, чему был не слишком рад. Впрочем, отвечать ей не пришлось: на счастье, зазвонил телефон. Билл пошел отвечать и вернулся сгорбленный и мрачный.

– Мать звонила, – сказал Билл и передал Фредерике разговор Уинифред с психиатром. – Не понимаю. Я всегда был уверен, что вы знаете: я не со зла, я не имею в виду то, что иногда говорю.

Фредерика, все еще пораженная отъездом Александра, недобро ответила:

– Очевидно, Маркус этого не знал. Да и Стефани тоже. Но если это тебя утешит, могу сказать: я сделана из материала покрепче и знаю, что ты в такую тяжелую минуту не станешь устраивать трагедию из-за сырых котлет и разбитых бутылок.

Тут Фредерика заглянула ему в лицо и ощутила укол жалости, а в большей степени – страха. Судорожно ища практическое решение, она воскликнула:

– Есть же Дэниел! Маркус ему доверяет: я замечала. Может, Дэниел и Стефани приютят Маркуса, пока он не возьмет себя в руки, или как это называется.