Еда

Как-то раз я пришла в буфет. За столиками сидели прилично одетые люди. Пили чай из аккуратных беленьких чашечек, вели культурные беседы. Ели.

Электросамовара не было — был кулер с горячей и холодной водой.

Я набрала кипятка в свою кружку. Ту же самую, что и в гомельские времена, — голубую пластиковую.

Потом купила поесть — овощное рагу.

Картошка, морковка, капуста…

Вкусно! Я старалась есть медленно — так культурнее, да и наедаешься лучше.

Получалось у меня плохо.

Еда, еда, что ж тебя так мало-то? Нет, не заканчивайся, не надо!

И вдруг совершенно неожиданно для самой себя я взяла тарелку в руки и… выпила всю жижу и вылизала остатки рагу!

О мой бог! Какой стыд! Прилично одетые люди даже ложками в чашках звякать перестали.

Эх, зря ты, баб Люся, покупала мне колбасу. Все равно от судьбы не уйдешь — позор меня нашел.

И даже не наелась толком.

Лапша

Когда я вселилась в общагу, у нас на кухне не работала плита.

Поэтому комендант (коменда, как мы ее звали) разрешила народу пользоваться в комнатах своими электроплитками. Хотя вообще это было запрещено по правилам противопожарной безопасности.

Какие-то добрые ребята с моего этажа дали мне плитку с одной работающей конфоркой, и та была какая-то кривая.

Однажды я сварила макароны. То есть не макароны даже, а прекрасную ярко-желтую яичную лапшу.

Потом я выгрузила ее в сковородку, добавила ложку тушенки, стала мешать… Сковородка не удержалась на кривоватой спирали плитки — шлеп! — вся лапша, весь этот прелестный блондинистый парик оказался на полу.

А пол… я никогда не отличалась аккуратностью.

И так я села на пол и принялась есть. Руками. Падение уже было совершено — чего еще выпендриваться?

Я ругала себя за то, что я — здесь и сейчас сижу на полу, ем лапшу…

Есть такое стихотворение:

Мусорка в углу —

Это моя душа.

Это мое место —

Там, где моя душа…

А в моем случае это звучало так:

Лапша на полу —

Это моя еда.

Это мое место —

Там, где моя еда.

С лапшой отношения у нас задались вообще отменные.

Когда через несколько лет я работала в ларьке продавцом, я всегда заваривала на обед доширак.

Заваривала, начинала есть — и тут же в окошко начинали стучаться покупатели. Как-то раз это оказалась наша коменда.

— Здравствуйте, Наиля Наримановна! — сказала я, старательно жуя, а лапша свисала из моего рта курчавой бородой.

— О, Люда! Как дела? — поинтересовалась коменда.

— Отлично!

— Дай мне «Комсомолку» и… можно посмотреть вот этот журнальчик «Рецепты на ура»?

— Да, конечно! — Я протянула ей журнал. — Я сама по нему готовлю.

Коменда посмотрела на меня скептически, но журнал взяла.

Я и правда готовила по рецептам оттуда. Как-то раз, например, делала курицу, фаршированную лапшой.

Котлета

Котлеты я люблю. Прямо до слез. Я, наверно, единственный человек, который плакал из-за котлет.

Это вышло так.

В моем классе училось только восемь девочек. Восемь девочек — и двадцать дебилов, то есть, простите, мальчиков.

Они все время съедали нашу еду в столовой. Сжирали по две-три порции — а нам ничего оставалось. Мы даже жаловались директору — но директор у нас был довольно хилый, вряд ли ему хватило бы сил как-то совладать с нашими мальчишками. Так и вижу:

— Ты какую по счету котлету ешь, Сидоров?

— Первую! — с набитыми щеками отвечает Сидоров. — Клянусь!!!

— Не верю! Сейчас же выплюни котлету и отдай ее Люде! Ты слышишь, Сидоров! — кричит директор и набрасывается на Сидорова, тщетно пытаясь разжать его мощные челюсти…

И вот они уже катаются по полу, а Люда стоит и изумленно смотрит на них. Бедная голодная девочка…

Как-то раз — в пост — мне жутко захотелось котлет.

Я выходила из квартиры и на лестничной клетке уловила этот божественный запах.

Эх… Дома до окончания поста котлеты мне не светили. Ну если рыбные котлеты — это котлеты, то вишня — это черешня, а я — Марина Цветаева.

В школе, поднимаясь в класс, я снова уловила этот запах — уже немного другой, столовские котлеты, конечно, сильно уступают домашним, но все же это были они, котлетки, котлеточки…

После третьего урока я решила пулей нестись в столовую, чтобы успеть отхватить порцию. Я собиралась сражаться за котлету до последнего.

И как только прозвенел звонок, я рванула.

Я неслась по коридору как ошалелая, и вот уже поворот на лестницу, внизу которой — вход в столовку…

И тут я со всего маху в кого-то впечаталась.

Мамочки! Это же директор!

Я остолбенела.

Строгий и требовательный взгляд.

— Куда это ты так мчалась?

— В столовую.

— Ты так неслась, как будто три дня не ела… Ты вообще имеешь представление о чувстве собственного достоинства?

— Я из седьмого «Г»… — Я сказала это в надежде, что директор вспомнит, как мы ходили к нему жаловаться на наших мальчиков.

— Ну не из блокадного же Ленинграда! — рассердился он. — Там у людей просто не было сил так бегать! Ты меня чуть с ног не сбила! Энергия так и прет, не сказал бы, что голодаешь!

Я молчала.

— А если б ты налетела на первоклассника? Сбила бы с ног и затоптала по пути в столовую?

Мелкота училась в первую смену, но я не стала спорить.