Еда

Я поспешно взяла деньги и вышла на улицу. Все забудется. Мелочи жизни.

В холле поликлиники стоял огромный стеклянный аквариум, в котором жила игуана. Огромная такая ящерица, сидевшая на толстой ветке дерева, закрепленной в полу клетки. Игуана просто сидела, замерев, и смотрела телек. Иногда она шевелилась и я вспоминала, что она живая. А так она казалась ненастоящей.

Я бы хотела поменяться с ней местами. Я бы с кем угодно поменялась местами — сидя в очереди к стоматологу.

Меня пригласили в кабинет. Зуб затих. Все затихло.

А потом я заорала.

Я заорала дурным голосом — хотя мне вкололи две дозы обезболивающего, у меня занемели ухо, нос и щека — зуб болел. Стоило доктору начать его сверлить — и он болел неистово, как будто бросался в последний бой.

Пожилой усталый доктор смотрел на меня с горечью.

— Ну чего ты, чего?

— Боли-и-ит! — выла я.

— Небось, наболевший зуб? Таблетки, поди, неделю пила?

— Ы-а-а!

— Зря, зря! — покачал он головой. — Терпи теперь! — И снова принялся за работу. Сверло зажужжало. Боль расколола челюсть. Я взвыла и вытолкнула руку доктора изо рта.

— Да что ж ты делаешь?! Совсем с ума сошла? А если б я тебе сверлом всю щеку разворотил?! — рассердился доктор. — Думаешь, я нарочно тебя мучаю?

— Ы-а-а! — проревела я. На самом деле я хотела сказать «нет», но вышло почему-то это.

— Ну и дура! — бросил доктор в сердцах. — Думаешь я — садист? Да я помочь тебе хочу! Или ты хочешь, чтоб тебе этот зуб под общим наркозом лечили?

Я замотала головой.

— Ну? Потерпишь?

Я кивнула.

Когда ад закончился и я выбралась из кресла, доктор принялся что-то писать в моей карточке, а я полезла в сумку за кошельком.

— Оплата там, — врач кивнул в сторону двери. — В холле, у стойки, на кассе. Я сейчас тебе бумажку дам.

Я нащупала в сумке что-то круглое. Достала апельсин и положила его на стол, рядом с доктором.

— Это что? Я взяток не беру.

— Это… ей… — Я так же, как и до этого доктор, кивнула в сторону двери. — Если она ест. Такое.

Доктор усмехнулся.

— Иди уже, горе.

И уже у двери я услышала:

— Я сам съем. Люблю апельсины.

Я так и догадалась. Доктор был чем-то похож на того, бровастого с дня рождения дяди.

Игуана по-прежнему смотрела телек. Я тоже посидела, повтыкала какое-то время. Зуб обошелся мне не так уж дорого. Ничего, все в порядке.

Только ни разу после этого дядя с теткой на семейные торжества меня не приглашали. Все-таки дура я, дура распоследняя, почти такая же бестолочь, как ранняя весна с ее сопливыми сосульками и вязкой, как тоска, грязью. Ну ладно — ничего не ела, но апельсин-то этот зачем в карман пихала? Воистину человек — загадка для себя самого. Лучше б я была игуаной.

Борщ

Миром правит сила. А в чем она, сила-то? Всякий знает — в борще.

Уж какого я только борща ни ела за свою жизнь, а все-таки такого, что у Катьки был, ни разу не пробовала. Не борщ — лава. Эта Катька жила в нашей деревне. У нее дочка была — Наташка. С Наташкой я дружила — именно я с ней дружила, не она со мной. Другие дети Наташку не любили, дразнили, иногда швыряли чем-нибудь вслед — не камнями, конечно, народ у нас не слишком злой, а так — каким сухим комом конского навоза, тем более на дороге этого добра всегда хватало. Про Наташку говорили: лишайная. Мне было лет восемь, ей — тринадцать, один глаз у нее сильно косил, говорила она мало и часто невпопад, но мне нравилось с ней дружить — когда я рассказывала ей свои истории, она смеялась, когда надо, причем смеялась громко, заливисто, и даже хваталась руками за живот.

Катька, Наташкина мамка, жила одна, мужа своего Жорку она выгнала за пьянство. Правда, Жорка к ней захаживал, она его привечала, кормила-поила, а он все норовил ущипнуть ее за зад. Жорка был длинный, мосластый, противный. Мы с Наташкой делали вид, что ничего не замечаем, знай себе наворачивали борщ. Я вообще не любила смотреть на Жорку — мне казалось, стоит только слишком долго задержать на нем взгляд и он это почует и рассердится. Наташка была очень на него похожа — такой же нос, как будто слепленный из хлеба, такие же большие уши… Ох, надо смотреть в тарелку!.. Жорка Наташку не любил, никогда не приносил ей гостинцев, не разговаривал с ней, если за столом, бывало, и спрашивал что — то у Катьки. После обеда Жорка обычно выпивал рюмку водки, потом просил еще, Катька огрызалась, они ругались, потом смеялись, а потом в обнимку со смехом убегали с кухни, а мы с Наташкой, весело переглядываясь, шли к кастрюле и наливали себе добавки. Уж больно вкусно…