Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников

прислуги - горничные. Они были наемные, но жили у нас очень по Долгому

времени; из них одну я помню хорошо, это Веру; она жила у нас несколько лет, лета два ездила с нами в деревню, и вообще очень обжилась у нас; но, Увы, в

конце концов отошла от нас со скандалом <...>. Она была дочь хорошего столяра, который с женою своею, как говорится, души не слышали в своей Верочке! После

же нее наемных горничных у нас более не было, потому что маменька взяла из

деревни трех сирот девочек, которые и исполняли все обязанности горничных, двух из них я помню - это Ариша и Катя. Первая, то есть Арина, впоследствии

Арина Архипьевна, была очень скромная девочка, постоянно сидевшая за

пяльцами или другою какою работою. Вторая же, Катя, была огонь-девчонка. <...> Кухонную же нашу прислугу составляли четыре личности, а именно: а)

кучер Давид Савельев, или, как его называли, Даввид; он был, собственно, прислугою отца. Кроме своих четверки лошадей, Давид ничего не знал и не имел

более никаких занятий; да, впрочем, выездов было много, а потому и работы ему

было достаточно <...>. Личность эту папенька особенно любил и уважал против

прочей кухонной прислуги; б) лакей Федор Савельев, брат кучера. Я не понимаю, почему он назывался лакеем <...>. Он скорее мог назваться дворником, и

обязанности его состояли в том, чтобы наколоть дров, разнести их по печкам и

наблюдать за самою топкою печей, наносить воды, которая, собственно для чая, была ежедневно им приносима в количестве двух ведер с фонтана от Сухаревой

башни <...>. И только изредка, в том случае когда маменька выходила одна

пешком в город, Федор облекался в ливрею и треугольную шляпу, сопровождал

ее, шествуя гордо несколько шагов сзади. Или когда маменька выезжала одна, без

отца, то Федор, тоже в ливрее, стоял на запятках экипажа. Это было непременным

условием тогдашнего московского этикета! Обе эти личности, как кучер Давид, так и Федор, были родными братьями и были малороссы. Не знаю, как они

сделались крепостными отца, но знаю только, что это было еще до женитьбы отца

<...>. К счастию, они были бобыли и никогда не вспоминали и не жалели о своей

родине; в) кухарка Анна. <...> Она тоже была крепостною с давних пор, то есть

еще до покупки деревни, и была отличная кухарка и уже истинно могла заменять

повара; г) прачка Василиса. Обязанности ее состояли в том, чтобы каждую

неделю, первые три дня ее, стоять за корытом, а последние три дня за катком и

утюгом. Василиса тоже была крепостная, но впоследствии скрылась, или - говоря

проще - сбежала. Этот побег был чувствителен для родителей моих не столько в

материальном отношении, сколько в нравственном, потому что бросал тень на

31

худое житье у нас крепостным людям, между тем как жизнь у нас для них была

очень хороша <...>.

Наши знакомые

Знакомые наши, то есть знакомые моих родителей, были очень

немногочисленны, некоторые из них были знакомы только на поклонах, другие

же были знакомы и по домам, первых я только перечислю, а о вторых кое-что

сообщу. Во-первых, все служащие в московской Марьинской больнице были, конечно, нам знакомы, с них я и начну.

1) Александр Андреевич Рихтер и его супруга Вера (по батюшке не

помню) был главным доктором московской Марьинской больницы. Он держал

себя по-начальнически и никогда не бывал у нас запросто, а в дни именин отца

бывал по вечерам. У него был сын Петя, но его держали слишком на

аристократическую ногу, и он даже никогда не выходил в сад на прогулку, вследствие чего мы с ним не встречались. Раза два в год его привозили к нам, то

есть ко мне для собеседования, и столько же раз я отплачивал ему визит. Этим

наше детское знакомство и ограничивалось. Отца его, то есть доктора Александра

Андреевича Рихтера, я помню почти ежедневно бывавшего у нас по утрам в

первые два месяца 1837 года, то есть в то время, когда маменька была уже в

последнем градусе чахотки и он в числе прочих докторов навещал больную и, кажется, значительно облегчил предсмертные страдания маменьки. Жена его тоже

держала себя важно и изредка менялась визитами с маменькою.

2) Кузьма Алексеевич Щуровский; это был старейший врач в больнице,

ему было и тогда лет под семьдесят, и он уже более тридцати пяти лет состоял на

службе. Эта личность бывала у нас только по утрам, а в именины отца вечером, но

зато его семья женского пола часто бывала у маменьки; она состояла: а) из жены

его Аграфены Степановны, б) свояченицы Марьи Степановны и в) пожилой уже

дочери Лизаветы Кузьминичны. Эти три личности очень часто бывали у

маменьки по утрам на чашку кофе; придут, бывало, часу в 11-м утра и просидят

до 1-го. Предметом разговора были базарные цены на говядину, телятину, рафинад и меласс {патоку.} и т. п., а далее про ситцы и другие материи и про

покрой платьев. <...>

Я всегда, бывало, присутствовал при этих разговорах, и они крепко запали

мне в память! Маменька в свою очередь часто хаживала на такую же чашку кофе

к Щуровским и меня брала каждый раз с собою. Прием и беседы были те же

самые. Лизавете Кузьминичне было уже лет под сорок, и она нюхала табак. У