Фронт без линии фронта

Что еще сказать о Катюше? Жил человек и, казалось бы, не оставил по себе громкой памяти. Но вот, оказывается, есть Марфуша, считающая себя «произведением» Екатерины Александровны. И другие люди пишут нам в редакцию, заходят… И с ними она успела поделиться тем, чем была богата: самым лучшим из человеческих дарований — талантом человеческого общения, душевным теплом и чуткостью. Всегда исполненная внутреннего достоинства, она не была ни бойкой, ни шумной, совсем не похожей на тех, кого называют «заводилами», и все-таки всегда притягивала к себе других. Ее жизнь как будто не была так тесно, так значимо сплетена с эпохой, как жизнь Рихарда Зорге. Но и ее судьба, ее радости и печали несли на себе печать времени. Тяжело рассказывать грустную историю этих двух хороших людей. Тяжело говорить о женщине, что и в самые мирные дни жила солдаткой. Она писала мужу и оставляла письма у себя, потому что Рихарду можно было передать о ней лишь самые короткие весточки.

«Милый Ика! Я так давно не получала от тебя никаких известий, что я не знаю, что и думать. Я потеряла надежду, что ты вообще существуешь.

Все это время для меня, было очень тяжелым, трудным. Очень трудно и тяжело еще и потому, что, повторяю, не знаю, что с тобой и как тебе. Я прихожу к мысли, что вряд ли мы встретимся еще с тобой в жизни. Я не верю больше в это и я устала от одиночества. Если можешь, ответь мне.

Что тебе сказать о себе. Я здорова. Старею потихоньку. Много работаю и теряю надежду тебя когда-либо увидеть.

Обнимаю тебя крепко, твоя К.»

Это последнее письмо, которое написала мужу Екатерина Александровна. Она зачеркивала фразы, одни слова заменяла другими и не знала, что Рихард уже заключен в одиночную камеру токийской тюрьмы.

Екатерина Александровна Максимова умерла 4 августа 1943 года в деревне под Красноярском. Она так и не узнала о величии подвига, совершенного Рихардом.

Спустя год и три месяца был казнен Зорге. Он не знал, что Катюши уже нет в живых.

Да, трудно об этом писать, хотя люди, о которых идет речь, не склонны были жаловаться на судьбу. И все-таки сказать об этом надо, хотя бы для того, чтобы еще раз воздать должное их мужеству и мужеству многих других семей, живших в те годы по самым трудным законам эпохи. И еще для того, чтобы снова противопоставить жизнь вымыслу: в жизни все суровее, проще, но ведь это и есть подлинный героизм…

Мы все те же

— В сороковом году, — продолжает генерал, — исполнилось пять лет с тех пор, как Зорге последний раз приезжал в Москву. У нас он был известен как Рамзай. Этим именем Зорге подписывал свои донесения, — говорит генерал и вновь открывает папки, читает одно сообщение за другим. Теперь это документы архива, а всего четверть века назад каждый листок содержал сведения чрезвычайной важности, играл неоценимую роль в определении внешней политики первого в мире социалистического государства.

Рихард Зорге не был разведчиком в обычном понимании этого слова. Он действовал как исследователь, как политик, как дипломат. Анализ событий, оценка происходящего, которые он проводил на месте, сделали бы честь государственному деятелю.

Но для меня, когда я сегодня вчитываюсь в его письма, донесения, главное даже не в этом. Человек пишет, коммунист пишет.

Январь 1940 года. «Дорогой мой товарищ, — сообщает Зорге руководителю. — Получив ваше указание остаться еще на год, как бы мы ни стремились домой, мы выполним его полностью и будем продолжать здесь свою тяжелую работу. С благодарностью принимаю ваши приветы и пожелания в отношении отдыха. Однако, если я пойду в отпуск, это сразу сократит информацию».

Май 1940 года. «Само собой разумеется, что в связи с современным военным положением мы отодвигаем свои сроки возвращения домой. Еще раз заверяем вас, что сейчас не время ставить вопрос об этом».

12 июля 1940 года. «Клаузен болен сердцем. Лежа в постели, он работает на рации».

Между тем приближалось самое трагическое для Зорге и его товарищей время. Японская полиция усилила слежку. Работа усложнилась. Каждый шаг требовал огромных усилий и изобретательства.