Грехи отцов. Том 2

То, что это было далеко не очевидно, только усиливало ужас происходящего. Я начала думать, что он потерял рассудок. Тут он споткнулся О торшер, упал, и это привело его в бешенство. В ярости он схватил лампу и размахнулся, чтобы разнести ее вдребезги, но лампа вырвалась у него из рук, упала на пол, и он заплетающимся языком стал бормотать проклятья. Тут я до конца поняла, что, хотя он и старается изо всех сил скрыть свое опьянение, воля его слабеет, а яд все более отравляет сознание.

Я заговорила как можно спокойнее:

— Пойду-ка приготовлю тебе кофе, — и попыталась проскользнуть мимо него к двери.

Он схватил меня за руку, вывернул ее так грубо, что я закричала, и отшвырнул от себя. Я закричала снова, споткнулась и упала поперек кровати.

— Скотт…

— Закрой пасть, или я убью тебя.

Я видела, что совершенно бесполезно пытаться успокоить его, взывать к его разуму: никакие слова до него не дойдут. Я ничего не могла с ним поделать. Оставалось одно — убежать.

Если бы только это было возможно!

Он шагнул к кровати. Я как-то ухитрилась перекатиться подальше, хотя это и было очень трудно: все тело было будто налито свинцом. Он стал что-то ворчать. Поначалу я не слышала его, так как кровь яростно стучала в моих ушах, а когда все-таки услышала, то предпочла оставаться глухой. Он говорил, что я не вправе приказывать ему, что только он командует и наказывает. Он говорил, что ненавидит всех, кто причиняет ему боль, но ненависть — это благо, так как поддерживает в человеке жизнь. Любовь — это то, что убивает человека.

— Ты слышишь, что я говорю? — орал он. — Почему ты не отвечаешь? Ты что, оглохла?

— Я слышу. — Я хотела слезть с кровати, но боялась, что любое мое движение вызовет у него какую-нибудь непредсказуемую реакцию. Замерев, я слушала его исступленную речь о том, что любовь разрушает людей, что женщины губят мужчин, что женщин надо ставить на место, наказывать, уничтожать…

Я зажала уши.

— Нет, ты слушай меня! — В одно мгновение он оказался на мне, отрывая мои руки от ушей. — Слушай! Я преподам тебе такой урок, что ты его никогда не забудешь, я…

Я подумала, что в таком состоянии он вряд ли способен изнасиловать меня, и испугалась того, что будет, когда он поймет это.

Немного успокоившись, я решила, что надо отвлечь его внимание. Он ничего не соображает, ничего не видит. Он видит только меня. Он погружается в темноту и задыхается от ярости.

Пытаясь раздеться и обнаружив, что руки его не слушаются, он снова разразился ругательствами. У него заело молнию.

Спокойно. Не показывать страха. Резкие движения будут только провоцировать его.

— Дорогой, ты очень сексапилен, когда ты такой! — сказала я. — Ну, подожди, не рви молнию. Дай я тебе помогу…

Его руки послушно опустились, оставив тело незащищенным. Я ударила его изо всех сил чем-то тяжелым и побежала из спальни, вниз по лестнице, через холл, упала перед парадной дверью, дернула ручку, а он бежал за мной и кричал, бежал, бежал, бежал с невероятной дьявольской скоростью. Дверь наконец открылась, ночь была черной, сырой, холодной, а я бежала, бежала, бежала босая по дороге, пока вдруг не показались огни, большие дома, люди, и я оказалась в Найтсбридже. Мимо проезжало такси. Я закричала, такси остановилось, и я рухнула на сиденье.

— Куда? — равнодушно спросил водитель.

— Куда угодно. Просто поезжайте, — прошептала я.

Он тронулся. Мы трижды объехали Гайд-парк, и тут я поняла, куда хочу.

Десятью минутами позже я звонила дрожащей рукой в парадную дверь дома Кевина в Челси.

— Выпей немного ирландского виски, дорогая, — сказал Кевин. — Тебе оно понравится после нескольких хороших глотков. Не надо, не говори, что уже очень поздно, что тебе неудобно тревожить меня в столь поздний час и что, черт побери, подумает Чарлз. Чарлз спит и вряд ли проснется, мне наплевать на позднее время, и я в восторге от того, что меня беспокоит красивая женщина в расстроенных чувствах. В моем возрасте осталось так мало возбуждающего… Скотт вышвырнул тебя?

— Я убежала, — сказала я и разрыдалась; рыданья сотрясали мое тело, по щекам ручьями текли слезы, ирландское виски полилось из стакана.

— Так-то лучше. Так гораздо естественнее.

Я почувствовала, как он дотронулся до меня, когда брал стакан из моей руки. Затем он сказал: «Ты озябла. Я принесу тебе свитер и носки».

Я продолжала плакать, но к его возвращению смогла справиться с рыданиями и уже вытирала слезы.

— Вот, — сказал Кевин, — надень и завернись в одеяло. Я приготовлю тебе выпить чего-нибудь горячего.

Он снова исчез, а я неуклюже натянула пару серых носков на свои босые ноги. Это потребовало некоторого времени, так как пальцы меня не слушались. Затем я натянула толстый голубой свитер и закуталась в шерстяное одеяло. Кевин появился с кружкой горячего сладкого чая.