Гвоздь в башке

— Клянусь Гераклом, мне надо готовиться к самому худшему!

— Вот именно, — охотно подтвердила Ариадна.

— А ты не будешь печалиться, если Астерий погубит меня? — Как бы напоминая о наших отношениях, я погладил ее по бедру.

— Разве я могу печалиться обо всех, кто прежде делил со мной это ложе? — Мысль была вполне резонная, но не стоило облекать ее в столь циничную форму. Тут и не хочешь, а оскорбишься.

— Ты такая же бессердечная, как и твой братец, — с горечью произнес я. — А раньше ты казалась мне совсем другой.

— Не смеши меня, — фыркнула Ариадна. — По сравнению с Астерием я кроткая нимфа.

Проглотив обиду (на сердитых, как говорится, воду возят), я продолжил расспросы. Правда, сменил пластинку.

— Как поживает ваш отец, мудрый царь Минос?

— Весь в делах, — зевнула Ариадна. — Строит флот, сочиняет законы, воюет с пиратами, затевает шашни с владыками Египта. И не замечает того, что творится у него под самым носом. Ничего не поделаешь, годы берут свое.

Да и детки проблем подбрасывают, подумал я. Доконают они в конце концов старика… Кстати, а что это такое творится у него под самым носом? Интриги? Кровосмешение? Казнокрадство? Непонятно…

— Говорят, что Астерий весьма силен? — я исподволь вернулся к прежней теме.

— Боги наградили его всеми доблестями, присущими воину: силой, быстротой, выносливостью, неукротимостью. Здесь, на Крите, ему нет равных ни в борьбе, ни в кулачном бою, ни в поединке на мечах, ни в гонке колесниц.

— Почему же он не сыскал себе лавров, достойных Ахилла или Диомеда, а сидит взаперти?

Сказав это, я прикусил язык. Троянской войной еще и не пахло, а Гомеру предстояло родиться лишь пять веков спустя (если, конечно, люди еще будут рождаться в ту пору). Однако Ариадна, у которой совсем другое было на уме, моего промаха не заметила.

— Спросишь у него сам. Такая возможность тебе скоро представится, — может, мне и показалось, но в ее голосе прозвучало что-то похожее на злорадство.

— А ты ничем не поможешь мне? — В душе еще теплилась надежда, что Ариадна вдруг опомнится и, согласно каноническому тексту легенды, проявит искреннее участие к моей дальнейшей судьбе.

— Словечко, может быть, и замолвлю, — не очень искренне пообещала она. — А теперь уходи. Меня клонит ко сну. Это была наша последняя ночь, афинянин. Если нам не суждено больше встретиться, то прощай. Положись на милость богов.

— А как же обещанный тебе гимн? Он уже почти готов. Осталось дописать пару строк и подобрать соответствующую мелодию, — похоже, я уподобился тому самому утопающему, который из всех возможных средств спасения выбрал соломинку.

— Останешься жив — споешь его какой-нибудь другой бабенке.

Вот вам и влюбчивая, нежная Ариадна! Сучка она похотливая — и больше никто. Уличная девка! Да еще с каменным сердцем. Не завидую ее будущему супругу, если такой дурак когда-нибудь найдется. Она ему не только с быком, а даже с крокодилом рога наставит. Превзойдет свою прославленную в скабрезных анекдотах мамочку по всем статьям.

Еще целых десять суток я пребывал в полной изоляции. Можно было подумать, что про меня опять забыли. Один только молчаливый эфиоп наведывался регулярно.

Вынужденное безделье и обильная пища губили меня. Стал округляться живот. Привыкшие к труду руки висели плетьми. Терзала изжога. Расстроился сон. Ночами я долго не мог заснуть, а заснув — мучился кошмарами.

Любой другой античный герой, призвав на помощь благоволящих к нему богов, давно бы вырвался на свободу и сейчас крушил бы дворец в поисках достойных противников. Но я не герой. Я обыкновенный среднестатистический человек и верю не в богов, а в суровую реальность, которая подсказывает мне, что выбраться отсюда без посторонней помощи невозможно.

Сами посудите — стены, воздвигнутые из каменных монолитов, способны выдержать удар тарана, в узкие, расположенные под самым потолком окна разве что кошка пролезет, а тяжелые бронзовые двери открываются исключительно ради того, чтобы пропустить внутрь моего чернокожего кормильца (и когда это происходит, я вижу за его спиной обнаженные мечи и секиры стражи).

Но недаром говорят, что мельницы богов мелют медленно, да верно. В конце концов наступила ночь — одиннадцатая по счету после расставания с Ариадной, — в ходе которой должна была решиться не только моя участь, но и дальнейшая судьба человечества в целом (уж простите за высокопарность).

Сразу признаюсь, что никакие особые предчувствия меня накануне не посещали. Отсутствовали и всякие мрачные знамения, обычно предваряющие большую беду, — затмение солнца, массовое нашествие морских и болотных гадов, багровые пятна на лунном диске и так далее.

В сумерках я доел и допил то, что осталось от обеда, погасил светильник и, завалившись на ложе, стал гадать, кто же на сей раз посетит меня — бог забытья Гипнос или безымянный демон бессонницы.

Но, паче чаянья, на этот раз я уснул быстро и глубоко, словно тяжко трудился весь день (вполне вероятно, что в мое питье добавили какое-то наркотическое зелье).