Исповедь книгочея, который учил букве, а укреплял дух

Отсюда главнейший предмет средневековой учености - тщательная разработка всех и всяческих дидактических формул, приемов, институтов (монастырская школа, университет, ремесленный цех, купеческая гильдия; монашеский устав, университетский кводлибетарий - диспут о чем угодно, защита диссертации, экзамен на магистра...). Принципиально новые - впервые придуманные - приемы, сработанные из слов и вызванные к жизни ради наведения на сокровенный Смысл. Всем этим пользуются и поныне, но только, правда, в окостеневшем - инструментальном - виде, лишенном теперь уже живой жизни их средневековых, только что нашедших все это, первосоздателей.

Живая дидактика?.. Живая лишь до поры, в бесконечной экспансии слов ради Смысла в его бессчетных наименованиях, которая, словно египетская Исида - "тысячеименная, о десяти тысячах имен", вызвенилась в словах, а для глаза стала мороком, истаявшим в полуденных лучах. Море слов захлестывает. Смысл как смысл для всех остается не выявленным, хотя точно известно, где он. Известно именно благодаря этой - книжной - педагогике. А доподлинно выявить смысл - личное дело выявляющего; того, кто пред смыслом лицом к лицу и глаза в глаза.

"Писатель слов и сочинитель фраз..." (Леонид Мартынов).

Автор, расширяющий пространство для слов, заговаривающих смысл, но, собственно, для него-то и наговоренных (auctor - тот, кто расширяет; римляне так называли полководца, присоединителя новых приделов), умеет делать из слов прием-силок для смысла (точнее: для наведения на смысл), как бы запамятовав о том, ради чего все это. И вспоминает, конечно. Умение этого словесного делания и научение этому умению живо в контексте розги по заднице и линейки по затылку. Но "Dove si grida non e vera scienza" - "Где окрик, там нет истинной науки" (Леонардо да Винчи), а время Спинозовой максимы: "Neque lugere, neque indignari; sed intelligere" ("He плакать, не возмущаться, но понимать") - еще не пришло.

Окрик окриком, а мастерство мастерством. Словесно-ученое, дидактически-школярское дело ученейших средних веков само стало совершеннейшим изделием на долгие будущие века; шедевром средневекового умения учить и потому холодным, схоластическим, бездушно-бессердечным умением, ибо "tonte maitrise jette le froid" - "всякое мастерство леденит" (Малларме). Отвращающее мастерство, замешанное на том, что можно было бы определить как "odium professionis" ("ненависть к своим занятиям"). Правила всяческих умений сработать из слов приём - оптический прицел на смысл обрыдли, ибо норовят быть упраздненными во имя исследовательского внимания к собственно смыслу: узреть смысл - внимать смыслу - внять ему - понять его... Ортега-и-Гасет замечает: "Для Цицерона "говорить на латыни" еще звучало как "latine loqui", но в V веке у Сидония Аполлинария уже возникает потребность в выражении "latiniter insusurrare" - оглашать - [нашёптывать] - латынью". С тех пор слишком уж много веков одно и то же говорилось в одной и той же форме". Основание и принцип средневековой учености. (Конечно, "усталость от правил" - аргумент психологический. Но пренебречь им было бы расточительно.) Правила, правила, правила... Тридцать пять тысяч одних правил. Они-то и окажутся потом предметом насмешки в поздне-средневековые времена.

А пока умение сработать слово-прием - вполне серьезное умение, которое нужно взвеселить "волшебною флейтой Пана, заставляющей козлят плясать на опушке леса". К черту правила! - Флейта, Пан, козлята, опушка леса... Тут как раз и подоспело явление Франциска, бывшего внутренним голосом и у предшественников. А после него новое умение - умение вызнать эмпирически данную вещь, за которой - в которой - смысл. Вещь - смысл. Но не выявить, а вызнать опытом. Но это уже вовсе другое время - тринадцатое столетие, выходящее за хронологические пределы жизни того типа учености, о котором шла речь.

Прием и смысл. Чудо их ученым образом достигнутых отождествлений оказалось несостоявшимся чудом. Хотя ученый замысел в том и состоял, чтобы демиургически реально это как раз и осуществить. Навести одно на другое. Вне чуда. Личною волей.

Но... всеразрушающая, травмирующая ученое мышление, развенчанная иллюзия. Одних только слов мало. Ученое обговаривание смысла - на ущербе. Или, если сказать осторожнее, то есть точнее, оно, ученое обговаривание, обнаруживает в себе самом возможность представить ученое слово исследовательским делом. Но это уже другие времена, другие люди и вовсе другая мировоззренческая установка: скорее антропоцентрическая, нежели теоцентрическая.

Столь схематично данные посылки - теперь уже не пустые посылки, потому что преподаны на материале уроков, данных книгочеями-учителями IV-XII европейских веков, ученым образом размышляющими (Франциск не в счет - вне этого счёта) по поводу фундаментальных умений средневекового человека: учить, быть, читать... И тем самым - жить.

А теперь пригласим наших ученых людей - учителей и учеников - на что-то вроде педсовета, потому что учебная программа ученого житья-бытья исчерпана. Нужны итоги.

Вот они все вместе.