Из современных проблем Церкви

Я уже говорил Вам, что для меня восточная традиция религиозной мысли дорога не только в субъективно–автобиографическом плане. Я нашел в ней не «теоретизирование», а осмысление живого опыта веры. Этим наша рел.[игиозная] фил.[ософия] генетически связана с патристикой (особенно греческой). Ведь Юстин и Ориген, Афанасий и Василий Великий, Григорий Нисский и Гр. Назианзин были не просто философами и теологами, но и людьми молитвы, подвижниками, исповедниками. Впервые на эту связь теологии и жизни указали два антипода — Чаадаев и Киреевский. Первый высоко ставил практическое осуществление христианства (беря за образец несколько идеализированные западные устои), а второй — указал на необходимость идти по стопам Отцов, чтобы философия и богословие вырастали из бытийственной почвы мистики (понимаемой в здоровом ее аспекте, без уклонов). У обоих было желание оградить христианскую мысль от «идеологизации», привести ее в непосредственное единение с духовным опытом. Вл. Соловьев стал их наследником, соединив принципы обоих в одном лице. Разумеется, у него были и уклонения и ошибки (неизбежные в поисках). Но наиболее драгоценна у него мысль о том, что «отвлеченные» начала не могут сами по себе быть достаточными. Наука, философия, практика социальных действий, теология и мистика, взятые в отдельности и в «отвлечении», неизбежно приведут к извращениям (ложь — ведь это «часть истины», выдаваемая за полноту). Я не понял, о каком трактате Вы говорите, когда отмечаете, что там нет «ни одного слова о Христе». В его «Духовных основах жизни», «Чтениях о богочеловечестве» и «Трех разговорах» — мысль подлинно христоцентрична. Он, правда, не избежал «субъективности» в своей софилогии, которая была навеяна западной теософией. Но не это делает его христианским мыслителем, а стремление возвести «веру отцов» на новую ступень осмысления. Он наметил пути христианского интегрализма (в хорошем смысле слова) и тем самым оказался предшественником многих новых течений в христианстве. Жаль, что опыт его временами бывал замутнен оккультными стихиями. Но в основе своей он — вполне здравый. Сверив Вашу ссылку, я понял сейчас, что Вы имели в виду Флоренского. Это фигура очень противоречивая и спорная. У него действительно формально нет главы о Христе и вообще Евангелие отходит на задний план в сравнении с Церковью. Печать декадентства, эстетства, двусмысленности лежит на этой его книге, которая, правда, была написана очень молодым человеком (ему тогда было 24 года). Но при всех своих недостатках книга имеет много плюсов. Она написана с большим мастерством, богата материалами и идеями. В ней прекрасно показана роль опыта в христианской мысли. Ее причудливый язык играл роль посредника между Церковью и интеллигенцией. У нас сейчас большой интерес к нему (даже в светской печати). Правда, интерес несколько поверхностный. Его отношение к католичеству обнаруживает неожиданно слабое знание и понимание. Его софиология вызывала сильную реакцию еще до революции. Но все же он шел по пути Соловьева, пытаясь создать нечто интегральное. Его субъективизм есть признак экзистенциальности, которой у него куда больше, чем у формальных экзистенциалистов. Другой уклон был у Бердяева. Но его огромная заслуга в постановке проблемы свободы, и не теоретически, а — жизненно. У отца С. Булгакова тоже были следы декадентства (как дань эпохе), но духовно он жил в Церкви, несравненно больше, чем Флоренский, Бердяев и др. То, что он был замечательным пастырем, молитвенником и экуменистом, делает его наследие очень важным для нас. Его христ. социальные идеи (выраженные в дореволюционное время) имеют огромное значение и не потеряли актуальности. Многое из того, что он тогда писал, излагает те вопросы, которые подняты сейчас левыми и радикальными католич. и протест. богословами (и многое выразил лучше, тоньше, убежденнее). Наиболее свободны от «субъективизма» Лосский, Франк и Е. Трубецкой. Я верю, что их труды еще будут изучаться и из них почерпнут немало ценного для сегодняшнего дня. Все они были проникнуты мыслью о важности для христианства творчества, активности, соотнесенности со всеми человеческими проблемами. Их книги очень личные и пережитые: это как бы дневники души под оболочкой богословия и философии. Это свидетельства. И тут же образуется мост между опытом и мыслью. Между верой и жизнью. Задолго до Тейяра Бердяев и Франк говорили о ценности материи и мира в глазах христианина. Чтение их книг прямо–таки дает какое–то просветление: это внутреннее событие, а не только усвоение информации. Поэтому мне все эти люди и их труды так близки. Если Вам не попадалась книга о. Александра Ельчанинова «Записи» — очень был бы рад узнать, что Вы прочли ее теперь. В ней удивительно соединены религ. филос. традиция, идущая от Соловьева и др., с подлинно духовной жизнью.