Контракт

Илона протянула руку с салфеткой, она всегда их носила в сумке, села рядом, обняла и без резких движений водила по его щекам, потом будто невзначай, мягко прижала его лицо к плечу. Они сидели так, не двигаясь. Минуты три. Илона поцеловала Митину щеку, левую. Левая ближе была. Потом правую — лицо пришлось приблизить и повернуть. Он затих, подчинялся безвольно. Не возражал, но и не настаивал, и все будто вслушивался во что-то, ему одному звучащее.

Тесно и неловко, но мир сузился до размеров дивана, момент разложить его упущен. Илона понимала, что станет для него первой женщиной, смешно, но ее гордость была близка к инстинкту самца, стремящегося любой ценой заполучить нетронутую девственницу. Она никогда не понимала этой суеты по поводу первенства, что есть цифра? Числительное и только! — но будто секрет ей открылся. «Ты моя первая женщина!» — это круто. Услышишь — не поверишь, но она этого не услышала, она и так знала.

Доверчивая нежность переполняла ее, неиспытанная. Какие-то слова, целые предложения гулко пульсировали, застревая в висках, но не воспринимались, не прослушивались, вязкое сознание лишало резкости хаотичные жесты, неловкость прикосновений.

Желание любить она отпустила на волю впервые, не пытаясь придумать причины для опасений. Не боясь завтрашнего отчуждения, не отталкивая чувственную волну — мягко нахлынет, а очнется русалочка на плоском и колком песке, куда течением выбросит. Пустое, она любима, определенно! Никому его не отдаст. «Исидора Валерьевна, виват вам, что отдали мне вашего мальчика сами. Выиграем мы ваш конкурс и без вас. Выздоравливайте, не волнуйтесь». Такая беспечность в мыслях, а повод-то, повод где?

Пришла домой к малознакомому пианисту на грани нервного срыва, незвано пришла и радуется заполошному диванному сексу! Потом улетучились резоны и доводы, она перестала думать вовсе. Слушала его дыхание, вдруг увидела крупно восторг в его глазах, таких огромных, что сама испугалась, будто экран растянут перед ней, а на экране черные очи, но это не экран вовсе, она целовала оба глазика, пока он не затих в ее объятиях, как дитя малое. Так сон дурной привидится — к мамке бегут, в постель лезут, бормоча невнятные обрывки слов с перепугу — и успокаиваются, дыхание выравнивается, засыпают.

Они и правда уснули — будто провал в памяти случился. Обоим снились странные розовые кружочки, то побольше, то поменьше. Он встрепенулся вдруг, неловко повернулся и чуть не упал, задев Илонин локоть, она проснулась, встревожилась, не понимая, где она и почему, села. Они с Митей смотрели друг на друга в явном изумлении, будто повстречались на улице и не могут вспомнить, почему лица кажутся знакомыми. Потом расслабились, обрушились сызнова на спасительный диван, вспоминать стало проще. Илона гладила Митину щеку, проводила губами по смуглой бархатной коже. Щека пахнет сандалом, да, это запах сандалового дерева. Она тут же сказала ему об этом и вдруг без перехода заявила:

— А вот теперь я и правда хочу чаю! С ватрушками — и немедленно!

Он, как ошпаренный, бросился к двери, запутался в диванных покрывалах и свалился-таки с дивана:

— Я же говорил, настоящий медведь неотесанный!

— Ну не надо, на медведя ты не тянешь, — рассмеялась Илона. — Ты вообще на зверя не похож. На человека. Давай срочно одеваться и занимать приличные позы, а то возвратятся твои с банкета раньше времени — представляю, что я услышу!

Митя быстро влез в брюки, на ходу застегивая рубашку: «Ради тебя надел. Хотел на Фанфан-Тюльпана походить» — бросился на кухню опрометью, босые ступни сухо щелкали по линолеуму. Вернулся, Илона была уже в полном обмундировании, вдруг возникнут домашние с вопросами — ответ готов: явилась слушать музыку и аплодировать. Ни дать ни взять.

— Митя, перед тем как я с набитым ртом буду — поцелуй меня.

Он тут же выполнил. Нет, не выполнил — преклонил колена и губы приблизил к богине. Илона почувствовала именно такой поцелуй. Она ответила ему и поняла, что и вправду впервые счастлива.

Трудно дыша, она высвободилась, наконец, тут же ощутила, что время молчания истекло, лимит выбран полностью — и слова сами выговорились. Это кажется, что не к месту выговорились, на самом деле нужные и правильные, про любовь:

— Митя, я поеду с тобой на конкурс. Даже если чуть опоздаю, от визы будет зависеть. Но я приеду в А., не сомневайся. Играть будешь для меня. Прорвемся.

И добавила, будто между прочим, будто только что в голову пришло:

— Сыграй мне, пожалуйста, ту самую сонату, ты говорил, что сыграешь ее для меня. Ты обещал.

Он не помнил об обещании, но согласился тут же, поднял крышку рояля и как был босиком, уселся у рояля. Положил руки на клавиатуру, поднял голову, какое-то время вглядываясь в сумеречную заоконную тишину, — и заиграл.