Ковчег Могущества

– Ты говоришь так, словно готов жениться прямо сейчас! – воскликнул Камос, располагаясь на ковре, усыпанном многочисленными подушками.

– Жениться?.. – Тутмос на секунду задумался. – Нет, пожалуй, я ещё не готов к столь ответственному шагу. А вот от наложницы, признаюсь, не отказался бы…

Камос мысленно восхитился: «Тея – на редкость проницательная женщина! Кажется, наш эрпатор и впрямь созрел для плотских утех… Несомненно, царица позаботится потом о самой лучшей наложнице для своего сына, но сегодня я должен выполнить данное ей обещание…»

– И кого бы ты хотел видеть в роли своей наложницы, Тутмос? – как бы невзначай поинтересовался Камос.

Эрпатор оживился: наконец-то появился повод поведать другу о предмете страсти.

– Скажи, Камос, – вкрадчиво начал он, – что ты думаешь о Нефруре, дочери Джера?

Камос задумался: кажется, он заметил на сегодняшнем представлении страстные взгляды эрпатора, которые тот украдкой бросал в сторону Нефрури.

– Несомненно, она весьма хороша собою… Стройна как тростинка, нежна как цветок лотоса… Глаза столь глубоки, словно в них затаилось ночное небо… Но, друг мой, и только.

Тутмос удивленно воззрился на приятеля:

– Да разве ж этого мало?!

– Разумеется! – с жаром воскликнул Камос. – Рассуди сам: Нефрури невинна и, значит, не сможет помочь тебе стать мужчиной!

Тутмос на мгновение растерялся, но тотчас взял себя в руки:

– И что же мне теперь делать?.. Ждать, когда моя царственная мать подберет мне наложницу по своему вкусу?! Не сомневаюсь, что ее выбор падет на какую-нибудь уроженку Абидоса, этого рассадника плотских утех!

– Помимо Абидоса в Египте есть и другие города, Тутмос, – многозначительно заметил Камос. – К примеру, женщины Ону славятся своей красотой и умением любить мужчин не меньше, чем абидоски.

– Ты прав, твоя Сепати действительно прекрасна! – согласился эрпатор. – Но…

– Никаких «но», дружище!.. Для начала мы с тобой совершим кое-что другое… – Камос, словно завзятый заговорщик, умышленно понизил голос, и его уловка сработала: Тутмоса заинтриговал тон сегера.

– Признавайся, что ты задумал?! – горячо воскликнул он.

– Не торопись, эрпатор! Наберись чуточку терпения, и сам скоро всё узнаешь…

Глава 3

Дворец фараона в Инебу-Хедже, столице Египта, представлял собою потрясающее зрелище. Номархов, прибывавших сюда из Абидоса, Амарны[18], Ону, Уасета[19], Напаты и даже из Хемену[20], населенного в основном греческими купцами, которых и вовсе мало чем можно было удивить, поражала в первую очередь величественная масштабность дворцовых ворот. Дворцовые ворота были столь высоки, что любому входящему, пожелавшему разглядеть их верхнюю оконечность, приходилось изо всех сил запрокидывать голову. И тогда, будучи вдобавок окружен двумя огромными пилонами[21], венчавшими дворцовые ворота, человек ощущал себя крохотной песчинкой, случайным ветром занесенной в великое царство Та-Кемет[22].

До слуха каждого египтянина или иноземного купца доносился лёгкий шелест царских флагов, традиционно украшенных изображениями скарабея, анха и солнечного диска, развевавшихся на плоских крышах сторожевых башен. Над самими воротами возвышался герб Египта – крылатый шар, обвитый двумя кобрами-уреями. Ниже размещалась эннада[23] богов, почитаемых жителями Инебу-Хеджа. На боковых колоннах тоже были высечены изображения великой эннады, а под ними, ниже, – иероглифические надписи.

Пилоны были украшены изображением фараона Аменхотепа III: в одной руке он сжимал секиру, а другою держал за волосы головы нескольких людей, словно готовясь в любой момент обрушить на них свой праведный гнев. При виде сей выразительной сцены номархи всякий раз испытывали чувство благоговейного страха перед фараоном.

Ещё каких-то пять лет назад сановники и жители Инебу-Хеджа лицезрели на этих же пилонах Тутмоса IV. Но сразу после его ухода в Дуат, в Загробный Мир, дворцовые зодчие умело подправили лик фараона, придав ему сходство с сыном Тутмоса – ныне здравствующим и правящим страною Аменхотепом III.

Ворота охраняли мускулистые стражники-маджаи, облаченные в кожаные, украшенные золотыми бляхами нагрудники, хлопковые полосатые юбки и назатыльные платки из той же ткани, перехваченные по центру лба серебряными обручами. Свирепый вид сих стражей навевал на любого прохожего уже не благоговейный страх, а самый что ни на есть животный ужас. Маджаи сжимали в своих огромных руках бронзовые секиры, всем свои видом выражая готовность снести голову каждому, кто дерзнет проникнуть во дворец незаконным образом. У многих провинциальных номархов, чья совесть была не чиста, нередко возникало ощущение, что, войдя во дворец, они никогда уже, увы, из него не выйдут. Ибо практически все они, безраздельно управляя своими номами[24], утаивали часть налогов, предназначенных для дворцовой казны, преумножая тем самым собственные богатства.