Кровавые девы

Их лиц, искаженных ненавистью к хозяину и к нему самому, Эшер не мог забыть до сих пор. Многие годы Лидии хотелось заполучить образчик вампирской крови для изучения, однако, как Эшер прекрасно помнил, после гибели Маргарет Поттон в Константинополе она ни разу об этом не заговаривала. Обрадуется ли жена вожделенному образчику теперь?

«Конечно же, обращаться с ней придется крайне осторожно, не то и самому заразиться недолго», – говорила она…

«И что тогда?»

Допустим, дело действительно в чем-то вроде бацилл. Человек заражается порченой кровью, но если рядом нет хозяина, вампира, способного удержать разум и душу заразившегося в объятиях собственных, уберечь их от гибели в момент гибели тела… чем все это кончится? Заразившийся просто умрет? Не так ли и получилось с теми несчастными детишками в Санкт-Петербурге?

Или там произошло нечто совсем другое?

От всего сердца радуясь тусклым огням кофеен Малой Страны, гомону уличных торговцев, толпам студентов, цветочниц, точильщиков, расположившихся на булыжной мостовой перекрестков, Эшер поднялся к себе в пансион и заперся на замок.

И, засыпая, оставил лампу у изголовья кровати зажженной.

Глава четырнадцатая

Женщина на скамье вновь и вновь повторяла одно и то же, и Лидия понимала, что означать это может только одно: «Он ведь поправится? Он ведь поправится?» – однако говорила она по-русски, а посему в действительности ее слова могли означать все, что угодно. Впрочем, какая, собственно, разница? Слезы горя, струящиеся по щекам, дрожь хрупких, поникших плеч в неуклюжих объятиях Лидии – все это говорило само за себя, превращая перевод в излишнюю роскошь. Аннушка Вырубова, сидевшая по другую сторону от плачущей, негромко бормотала ей на ухо что-то по-русски, вероятно в попытках хоть как-то ее утешить. Тем временем доктор Бенедикт Тайс у обшарпанного стола посреди отгороженной занавесями смотровой освободил кисть юноши от импровизированной повязки из нескольких рваных, насквозь пропитанных кровью наволочек и принялся осматривать уцелевшие пальцы.

– Что с ним произошло? – прошептала Лидия по-французски.

– Несчастный случай на фабрике, – шепнула в ответ мадам Вырубова. – Там из-за новых линкоров пришлось поднять нормы выработки. Бедный мальчик трудился с восьми часов вчерашнего вечера и вот, под утро, замешкавшись, не успел вовремя убрать из-под пресса руку…

Несмотря на инъекцию морфия – прописанную доктором Тайсом прежде всего, как только мать с братьями едва ли не волоком внесли юношу в клинику, – пациент пронзительно вскрикнул. Со скамьи между Лидией и мадам Вырубовой на крик юноши, будто эхо, откликнулась воплем, полным боли и муки, его мать. Линялые, лишь самую малость выше человеческой макушки занавеси, ограждавшие «смотровую», остались слегка раздвинутыми, и сквозь щель между ними из клиники – пробуждавшейся к жизни в неярком, чистом солнечном свете первого по-настоящему весеннего дня, словно еще одна небольшая фабрика, – веяло сложной смесью отвратительных каждый сам по себе запахов крови, карболового мыла, нестираного белья, немытых тел… то есть тем самым зловонием, которое Лидия помимо собственной воли ненавидела всей душой.

В годы учебы на медика ей пришлось немало поработать в больницах, и выдержать каторгу клинической рутины она сумела только благодаря ехидным заверениям мачехи:

– Пойми, милочка, недели не пройдет, как ты возненавидишь все это…

– Да, спору нет, о несчастных заботиться нужно, однако я никак не пойму: неужели, кроме тебя, этим некому больше заняться? – вторила мачехе тетушка Фейт. – Дорогуша, я понимаю, проявлять интерес к неимущим нынче, как говорится, бьен а-ля мод, но ведь одного дня в месяц в каком-нибудь сеттльменте[43] – Андромаха Брайтвелл, кстати, знает один, БЕЗУКОРИЗНЕННО чистый, вполне благопристойный – более чем достаточно…

Естественно, после всего этого Лидия никак не могла сознаться, что ей тоже не нравится вонь, расточительство и ощущение ошеломляющей бессмысленности собственных стараний, переполняющее ее перед лицом нищеты. Признать же, что ею движет вовсе не тривиальная женская жалость, побуждающая подруг мачехи ухаживать за «малоимущими», как их учтиво именовали в свете, было бы вовсе немыслимо…

Как объявить им – воспитавшим ее тетушкам и стройной, ухоженной даме, взятой отцом в жены в том же году, когда Лидию отослали в школу, – что ее влекут к себе загадки человеческого организма во всех его тошнотворных, однако завораживающих подробностях, о которых дамам не полагается не то что знать, но даже проявлять к ним какой-либо интерес? «Средоточие чудес», – как отозвался о человеческом теле Бенедикт Тайс… Сосуды и узелки, полости и пазухи, нервы и кости, тайны, сокрытые в костном мозге… Кровь, слюна, семя – что, как, зачем? Работа в клиниках была для нее первой ступенью, ведущей к конечной цели – к науке ради науки, к знаниям ради знаний, к цели гораздо выше, чем обработка ссадин, полученных в пьяной драке, или сизифов труд оказания первой помощи бедным.