Кто ответит?

“Никогда!” - кричало в нем все с болью, яростью и обреченностью, но он покорно выслушивал ее слова, сознавая: вот и конец маленького его счастья. Там тоже будет город, но другой - не в наступающих на море холмах, а на скучной, ровной земле. Да и не увидит он города за казенными стенами, где царят распорядок, учеба, зубрежка, злые подростки. А море останется здесь, и холмы, и крабы в расселинах скал, и раковины на прозрачной глубине, и старые шелковицы с гроздьями белых и сиреневых ягод... Никогда!

А потом словно ударило: дядя Павел... Кукла... Ситцевая занавесочка, серая громоздкая машина, солдаты, горохом посыпавшиеся из кузова...

- Хорошо, тетя, - сказал он. - В Харькове интересно.

Ах какой восторг начался после этих слов, какой восторг! Даже тот, с узким личиком, хлопнув его по плечу, высказался:

- Ты не теряйся, где наша не пропадала, вообще - ты умный пацан! - А после подмигнул тетке, и тетка, засмущавшись, сообщила вдруг, что постелет ему сегодня на улице - больно уж душно в доме.

Он поначалу удивился: чего это она о ночлеге - день еще стоит, жара... Ну да...

- Конечно, тетя, - сказал он.

Чинно пообедали. Втроем.

- А вы... - набравшись смелости, спросил он у узколицего, - в войну где были?

- В войну? - с неудовольствием оторвавшись от тарелки, переспросил тот. - Ну... далеко. А чего?

- А раньше бывали здесь?

- В Крыму? Ну... до войны когда-то...

Не тот дядя Павел... Тот не пришел. Кукла... Да, с куклой он прибежал тогда к тетке; с куклой - ныне разломанной, распотрошенной, валяющейся в пыльном углу сарая. Какой-то выцветший, без руки клоун... Конечно! Еще несколько лет назад, следуя своему наитию, он распорол куклу, пытаясь найти в ней что-то... И нашел, кажется, клочок бумажки с непонятным рисунком. А где клочок? Выброшен?

Он встал из-за стола, поблагодарил тетку за обед и отправился к сараю. Стряхнув липучие, свалявшиеся нити паутины, взял клоуна в руки. И в разрезе ветхой материи тут же увидел съеженную бумажку, облепленную опилками и обрывками линялых ниток, составлявших набивку.

Внезапно во дворе раздался голос тетки. Он отшвырнул останки куклы обратно в угол, сунул бумажку под майку и, отодвинув доску в стене, шмыгнул прочь. Привычно перемахнул через забор и улицей побрел к морю. У парапета железной дороги, проходившей вдоль городских пляжей, остановился. Достал из-под майки влажный от пота листок, развернул его. И увидел план: поселок, три дороги, расходящиеся от него, лес, кружок с надписью “Валун”, от которого вверх шла пунктирная черточка с обозначением “3 м” и стоял крестик. Все.

Для чего же нужен был так и не пришедшему дяде Павлу этот клочок бумаги? И что означает он? Не клад же, так, ерунда, наверно...

Поселок находился неподалеку от города, он, Алексей, бывал в нем. Знать бы раньше - наведался, посмотрел бы, что за валун. Но не пробуждалось сознание, не звало к действию, а теперь времени нет, кончилось оно - время забав и бездумья.

Домой он вернулся к вечеру. Тетка, порядком уже захмелевшая, сменила навязчивую ласку на высокомерное снисхождение.

- Прошатался до ночи? А мне стелить? Ну-ка... Вон топчан под яблоней, одеяло... Сам давай устраивайся, не маленький, здоровенный лобище... Собирать тебя завтра еще весь день!

Завтра?!

- Почему завтра?! - вырвалось у него с ужасом. - Три дня еще до сентября...

- Завтра, - отрезала тетка и ушла, плотно притворив дверь в дом.

Он лежал на топчане, словно окаменев. Лежал долго. А потом расплакался. Беззвучно, всем нутром. Звезды ходили хороводами в глазах, мысли были ни о чем, и вспоминалось лишь сегодняшнее утреннее море - светлое, обновленное и тихое. Вспухал и мягко опадал песок под ногами, солнечные змеи переплетались, уходя в синь глубины, и он тоже шел за ними как зачарованный.

Нет! Он встал, отогнав подступающий сон. Сон означал покорность. И если он заснет, то завтра, утром, будет бесповоротно поздно. Он подчинится. А разве так поступали сильные, прекрасные люди, о которых он читал, которыебыли маяками в его ночи?..

Нож у него был. Настоящий немецкий штык. Завернутый в тряпицу, хранившийся под скатом крыши. Вот он - грозно-тяжелый, остро отточенный.

Он сунул его под цветастую подушку. Затем спеленал шерстяное одеяло в тугую скатку - пригодится.

Дверь в дом была заперта на внутренний крючок, но с крючком он справился легко, поддев его через щель заржавленным обломком ножовочного полотна.

Вошел, чутко прислушиваясь к дыханию спящих, раскрыл шкаф. Свет луны резко и бело отразился в зеркале, укрепленном на тыльной стороне дверцы.