Лабиринт Фавна

Он глянул через плечо, как раз когда Видаль вышел из амбара стремительной походкой охотника. Феррейро не обернулся, не остановился, когда Видаль выхватил пистолет. Когда пуля ударила в спину, доктор снял очки и потер глаза, хотя и знал, что туман, застилающий зрение, – это туман смерти. Еще два шага. Потом ноги подломились, и в мире остались только жидкая грязь и затухающий шум дождя. Феррейро слышал собственное дыхание. Ему было холодно. Очень холодно. Не было ни воспоминаний, ни утешительных слов. Почему-то он заметил только одно: в двух шагах от него, на стене в щелке между каменными блоками затаился паучок. Крохотное существо показалось ему чудом. Он разглядел каждое сочленение, каждую ворсинку, каждый хитиновый нарост. Сложная архитектура паука, его красота, его изящество и его голод вдруг слились воедино: последнее проявление жизни. Феррейро на вдохе глотнул грязной воды. Попытался выкашлять воду, и его сердце остановилось.

Один меткий выстрел.

Видаль, подойдя к мертвому, раздавил сапогом лежащие рядом очки. Он так и не смог понять, почему этот глупец не подчинился, но ему стало легче от мысли, что добрый доктор умер и больше никогда не придется смотреть в эти кроткие, слишком осмысленные глаза.

– Капитан!

У амбара стояли две бледные, перепуганные служанки. Видаль убрал пистолет в кобуру. Он смутно понимал, что ему говорят. С его женой плохо, разобрал он наконец в их тревожной скороговорке… Его сын вот-вот появится на свет, а доктор, который должен был помочь при родах, лежит мертвый в луже у его ног.

Когда Фавн полюбил

Есть в Галисии лес, до того древний, что иные деревья помнят время, когда звери принимали обличья людей, а у людей вырастали мех и крылья. Кое-кто из людей, шепчут деревья, даже превратились в дубы, и буки, и лавры, и корни их ушли так глубоко в землю, что они позабыли свои имена. Когда ветер шелестит листьями, деревья особенно любят рассказывать историю одной смоковницы. Она растет на холме в самом сердце леса. Ее отличишь издали – две огромные ветви изогнуты, словно козлиные рога, а ствол раскололся надвое, как будто дерево родило нечто, выросшее у него внутри.

Да! – шепчет лес. – Поэтому ствол зияет открытой раной. Дерево было когда-то женщиной, что танцевала и пела под сенью моих ветвей. Она собирала мои ягоды и украшала себя венком из моих цветов. Но однажды она встретила Фавна. Фавн любил играть на флейте в лунном свете, среди моих деревьев. Костяную флейту он сделал из пальцев огра, и музыка его рассказывала о его родине – о темной подземной стране, так непохожей на свет, который несла в себе женщина.

Все это правда, и все-таки женщина полюбила Фавна. Любовь ее была глубокой и неизбежной, как колодец, и Фавн тоже полюбил ее. В конце концов он попросил ее уйти с ним в подземную страну, но она испугалась. Слишком страшно было думать, что она больше никогда не увидит звезды, не почувствует ветер на своем лице. Она осталась, а Фавн ушел, и она только смотрела ему вслед. Но любовь наполнила ее такой тоской, что ноги ее корнями вросли в землю, стремясь к любимому, а руки тянулись к небу и к звездам, ради которых она от него отказалась.

Ах, как болело ее сердце! От этого ее нежная кожа превратилась в кору. Ее вздохи стали шелестом ветра среди тысячи листьев, и когда однажды лунной ночью Фавн вернулся поиграть ей на флейте, то увидел только дерево, шепчущее имя, которое он никому не называл, кроме нее.

Фавн сел между корней, чувствуя у себя на лице слезы, подобные росе. Ветви дерева осыпали его цветами, но любимая не могла больше обнять его, не могла коснуться губ поцелуем. Его дикое и бесстрашное сердце пронзила боль, и, когда он погладил дерево, его собственная кожа – раньше покрытая серебристой шерсткой – загрубела и одеревенела, словно кора его потерянной возлюбленной.

Фавн просидел под деревом всю ночь, а утром взошло солнце и прогнало его. Он всегда плохо переносил яркий солнечный свет. Фавн вернулся в темную утробу земли, а смоковница в глубоком горе склонила свои ветви. В конце концов они так согнулись, что стали напоминать рогатую голову ее возлюбленного.

Через восемь месяцев, в полнолуние, ствол дерева с тихим стоном раскололся, и из него вышел наружу ребенок. Это был мальчик, наделенный красотой своей матери, а от отца ему достались рожки на зеленоволосой голове и копытца на стройных ногах. Он стал танцевать среди деревьев, как танцевала его мать, и сделал себе флейту из птичьих костей, чтобы наполнить лес песней о любви и поцелуях.