«Мастер и Маргарита»: За Христа или против? (3-е изд., доп. и перераб.)

Андрей Кураев привез Владимиру Владимировичу свою пока еще ненапечатанную книгу. Владимир Бортко подарил Кураеву 10 томов сценария своего фильма и рассказал подробно о том — как, где и над чем он сейчас работает. Но для начала он все-таки решил поставить все точки над «i».

— Ничего мистического в этом романе нет. «Когда он взялся за съемки, у него пошли руки коростой» — ЭТО БРЕД! Книга имеет отношение больше к поэзии, чем к философии. Я хочу уничтожить вокруг этой книги любой налет мистицизма.

Они дискуссировали долго, часа два, в том числе и о мистицизме…

Но это был очень личный разговор, не для печати…

Интервью с диаконом Андреем Кураевым, который согласился поделиться первыми впечатлениями от знакомства с Бортко и «Ленфильмом».

— Главное ощущение от этой встречи?

— Я думаю, что не совсем корректно, только что побеседовав с человеком, сразу же давать интервью по поводу этой беседы без его ведома. Однако есть один тезис, который он высказывал не только в беседе со мной, а значит, и я могу его процитировать: цель его фильма — выпутать восприятие булгаковского романа из паутины мистики, сделать его рациональным и понятным через обнажение политических, психологических, социальных реалий, отраженных в романе.

Что ж, с одной стороны, я был бы совсем не против, если бы удалось демифологизировать булгаковский роман, если бы его стали читать как некую литературную сказку для взрослых, не видя в нем ни учебника жизни, ни тем более учебника веры. Но боюсь, что даже такому талантливому мастеру, как Бортко, это будет не по силам. Есть инерция восприятия романа, есть (простите, я сейчас перейду на жаргонный язык) аура самого романа, которая все-таки безусловно мистична. Разрешит ли сам роман сорвать с себя эту мистическую ауру[410]?

Кроме того, я не уверен, что Булгаков хотел бы, чтобы мистическую линию его романа воспринимали как некую чисто литературную мистификацию, как этакий чисто технический контрфорс, подпирающий строительство большого антисоветского фельетона. Я не уверен, что такого рода профанирующее прочтение романа отвечает булгаковскому замыслу. Так что Бортко задумал рискованную и интересную вещь. Посмотрим, чей талант здесь пересилит.

Задача моей книги была в том, чтобы те религиозные мотивы, которые там есть, поставить в контекст богословских и религиоведческих знаний.

— Ваши позиции с Бортко совсем несовместимы?

— Отчего же? Булгаковский роман подобен «Наполеону» (тому, который торт): в нем есть масса других пластов — социальных, политических, автобиографических. Но их я не затрагиваю и разрабатываю лишь тот слой, в котором я хоть немножко компетентен, — религиоведческий.

Бортко же интересует «советологический» срез романа. То есть в некотором смысле мы разрабатываем тематику этого романа в параллельных пластах. Общее наше убеждение — нельзя трусить и предавать. Есть вещи, которые нельзя делать играючи, есть предельная ответственность человека за свои слова и поступки и за свои не-слова и не-поступки. Для Бортко это в первую очередь ответственность перед людьми, перед страной, перед совестью. Для меня значима и тематика ответственности перед Богом за свою душу. К позиции Владимира Владимировича я добавляю один тезис: нельзя предавать не только людей, но и Бога. А подмена евангельского Христа воландовским артефактом (Иешуа) — это как раз такое предательство.

Если бы Владимиру Владимировичу удалось свести массовое восприятие этого романа к советологическому слою, я был бы даже… скорее рад. В том смысле, что мне всегда легче говорить с атеистом, чем с оккультистом. В современном мире быть атеистом не так уж плохо — потому что в условиях, когда все вокруг ждут, чего же им на этой неделе «предсказамус настрадал», чистят свои чакры кедровыми шишками и ищут космическую энергию в своей моче, быть просто неверующим, трезвым человеком — это означает быть гораздо ближе к Евангелию.

С Бортко мы по-разному слышим молчание романа. В романе нет даже упоминания о Боге. Для Владимира Владимировича это повод к полному забвению религиозной тематики при чтении этой книги. Для меня же Бог именно Своим отсутствием становится важнейшим персонажем: только в Москву, которая забыла о Боге, отреклась от Него и взорвала храм Христа, и мог заявиться «знатный иностранец».

— Почему Вы так хотели, чтобы режиссер и творческая группа познакомились с вашей книгой?

— Главное, что я хотел бы донести до труппы, которая работает над фильмом: в этой книге нет положительного героя (и в этом она сродни «Ревизору»). Не надо идеализировать никого — ни Иешуа, ни Мастера, ни Маргариту, ни профессора Понырева.