Многорукий бог далайна

А в деревнях до сих пор никто рыбы не ест, даже во время весенних голодовок. Считают её смертельной, и то, что илбэч пожирает рыбу и остаётся жив, ещё больше убеждает людей в его сверхъестественной сущности. Теперь никто не осмеливается не то что поднять на него руку, но и сказать в глаза хоть одно противное слово. Иное дело – за спиной. Можно представить, что говорят там.

Как это случилось, Шооран до сих пор не мог понять. Просто когда после первой самой страшной зимы он вышел в изрядно обезлюдевшие посёлки, то увидел в глазах уцелевших ненависть, смешанную с животным ужасом. С тех пор, хотя зимы стали привычны и не страшны людям, человеческое отношение к илбэчу не вернулось. Может быть, это произошло просто потому, что Ёроол-Гуй умер, а людям надо кого-то бояться.

К вечеру Шооран понял, что идёт не к реке. Ноги сами выводили его к белым стенам алдан-тэсэга. Шооран не понимал, зачем он туда идёт, но, послушный внутреннему зову, шагал всё целеустремлённей и быстрее, словно боялся опоздать на свидание. И лишь когда стены, скрывающие чужой далайн, нависли над ним, Шооран ощутил усталость и покорное разочарование. Зачем бежал? Кому это было нужно?

Шооран прислонился лбом к леденящей поверхности. Закрыл глаза. Ему казалось, он слышит плеск влаги. Или это загустевшая от напряжения кровь стучит в висках?

Шооран открыл глаза, прислушался. Стук не исчез, он раздавался на самом деле, но шёл, конечно, не сквозь стену, а откуда-то со стороны. Странный звук, не похожий на привычные природные шумы. Так упорно и размеренно может действовать только разум.

Шооран двинулся на звук.

Человек стоял возле стены и долбил её огромным каменным молотом. Человек был стар, одет в немыслимое рваньё и грязен, словно изгой, вынужденный мыться соком чавги. Спутанные седоватые волосы скрывали лоб, смыкаясь с кустистыми бровями, из-под которых экстатически сверкали безумные глаза. Не менее диким был и инструмент безумца. Собственно говоря, это был острый, никак не обработанный камень, грубо прикрученный к деревянной рукояти. Второй, запасной молот лежал неподалёку возле брошенного на землю мешка.

Было невозможно понять, что заставляет человека заниматься явно бессмысленным делом. Кувалда глухо тукала по стене, легко гасившей её движения, от каждого удара вниз сыпалась щепотка пыли. Продолбленное углубление было так ничтожно, что, раз отойдя в сторону, его не удалось бы потом найти. И всё же человек упорно старался возле громады, не замечавшей его усилий.

– Эгей! – окликнул Шооран. – Ты кто? Что ты здесь делаешь?

Казалось, старик не был ни удивлён, ни испуган, что его застали врасплох. Он опустил к ноге своё долбило и хрипло ответил, глядя поверх головы Шоорана:

– Я вечно сухой повелитель мира, сияющий ван!

– А ведь я знаю тебя, – сказал Шооран. – Ты Боройгал, палач с угловых оройхонов.

* * *

Воцарившись в гордом одиночестве на верхушке каменного куба, в который обратился далайн, Боройгал медленно дичал. Дворец вана, в котором поселился палач, ветшал на глазах. Кровля не была рассчитана на действие снега и дождя. Кожа, которой была застелена крыша, коробилась и трещала. Алдан-шавар заливало водой, в смотровые бойницы наносило снег, в нижнем ярусе установилась плотная тьма. И повсюду было ужасно холодно. Боройгал кутался в мех белых царских бовэров и рубил на дрова узловатые стволы облысевших туйванов.

Весной свалилась новая напасть. Мелкие зверюшки, что-то вроде зоггов, но с прозрачными крылышками, во множестве поползли снизу и в один месяц источили в труху припасы из дворцовых закромов, оставив Боройгала ни с чем. А ведь он полагал, что еды ему хватит до конца жизни. Пришлось вернуться на ожившие поля и выбирать из зарослей сорной низовой травы случайно выжившие хлебные гроздья. Но и эти растения быстро выродились без ухода, и тогда Боройгал приспособился ловить сетью пернатых существ, облюбовавших неприступную вершину, и собирать яйца в гнёздах, которых появилось повсюду невероятное количество.

Но всего сильнее изводила Боройгала жуткая догадка, что его мучения напрасны. Люди, оставшиеся внизу, и не думали пропадать и идти на поклон к новому владыке. Конечно, в первый день после того, как Боройгал подрубил столбы и перерезал тросы у подъёмников, люди волновались, бегали внизу, а заметив над обрывом красующегося Боройгала, принимались махать руками и кричать, чтобы он спустил им верёвку. Боройгал злобно смеялся в ответ и плевал с высоты на фигурки людей, ползающие, словно зогги по спине осуждённого. Но тем и кончился краткий миг могущества. Люди быстро успокоились, перестали обращать внимание на неприступный далайн и занялись другими делами. Этого Боройгал понять не мог и исходил желчью, строя планы мести всему миру.