Мы — плотники незримого собора

– А ты думаешь, кто-то из постояльцев страдает лунатизмом?

Дедушка присел на корточки и стал собирать остатки пищи.

– Изжевана, ничего не скажешь. А других собак поблизости не наблюдается. Гм. Да. Гм.

– Лучше потолкуй с ним. Скажи Псу, еще раз такое повторится, и на воскресный обеденный стол подадут фаршированную рисом собаку. А теперь прочь с дороги. У меня в руках тряпка!

Тряпка опустилась, и дедушка, отступая, попытался ругнуться, но не сильно, и вышел на крыльцо.

– Пес! – позвал он. – Есть разговор!

Но Пес сидел тише воды, ниже…

Список катастроф, грозящих перерасти в катаклизм, становился длиннее. Казалось, по крышам галопом скачут все Четыре Всадника Апокалипсиса, сбивая с веток яблоки и обрекая их на гниение. Дедушка заподозрил, что его пригласили на некий зловещий жирный вторник – mardi gras, который мог окончиться ночным недержанием мочи, хлопающими дверями, шлепнувшимися пирожными и опечатками.

А факты были таковы: Пес вернулся с той стороны улицы, но не успел он зайти, как снова убежал – шерсть дыбом, глазищи от страха – как яйца вкрутую. А с ним был таков и мистер Винески, верный постоялец и городской брадобрей на все времена. Мистер Винески дал понять, что сыт по горло Бенджамином, который скрежещет зубами за столом.

Почему бы, намекнул он далее дедушке, не привести городского зубодера, чтобы тот удалил у мальчишки коренные зубы – молотилки – или же сдал бы сорванца в аренду на мукомольню и пусть зарабатывает на свое содержание!

«Меня не отбрить!» – подытожил мистер Винески. Он рано уходил и засиживался в парикмахерской допоздна. Временами он возвращался для полуденного сна, но тут же поворачивался и уходил, завидев неподвижно сидящего Пса на лужайке.

Хуже того – постояльцы раскачивались в креслах со скоростью сорок раз в минуту, словно неслись, не разбирая дороги, вместо того, чтобы мерно покачиваться раз в двадцать секунд, как в старые добрые времена – всего месяц назад.

Это качание и кот, спускающийся с крыши, служили мистеру Винески барометром. Стоило ему это увидеть, как он бежал со всех ног за незаменимым бабушкиным полдничным печеньем.

Да, кстати про кота. Примерно в то же время, когда Пес отправился вплетать клевер в свою дрожащую шкуру, кот вскарабкался на крышу, где он носился и орал по ночам, и выцарапал на рубероиде иероглифы, которые дедушка пытался расшифровывать каждое утро.

Мистер Винески даже добровольно вызвался приставить лестницу и снять кота, дабы спокойно спать по ночам. Когда это было исполнено, кот, напуганный некоей невидимой силой, стремглав вернулся на крышу, расцарапав при этом кровлю, готовый вздрогнуть от любого палого листа или порыва ветра, а тем временем Бенджамин наблюдал за происходящим из окна своей комнаты…

В конце концов дедушка согласился положить сметаны и тунца в дождевой лоток, куда изголодавшийся дрожащий кот спускался раз в день на кормежку и в панике улепетывал.

Если парикмахер прятался в своем ателье, Пес – на лужайке, а кот на крыше, то дедушка начал допускать опечатки в своем типографском дворце. Некоторые опечатки превращались в словечки, которые он частенько слышал от котельщиков и работяг-железнодорожников, но сам никогда ими не увлекался.

В тот день, когда дедушка вместо «горячие сосиски» напечатал «горячие сиськи», он сорвал с себя свой зеленый целлулоидный козырек, измял запачканный типографской краской фартук и пришел домой раньше обычного, запить это дело вином до обеда, а также после оного.

– Кризис, ни дать ни взять.

– Что? – спросила бабушка, сидя поздно вечером на крыльце.

Дедушка не сразу сообразил, что проговорился. И спас положение тем, что залил в себя еще вина.

– Ничего, ничего, – сказал он.

Но на самом-то деле очень даже чего. Прислушавшись, он, кажется, начал понимать причины Апокалипсиса над головой:

Бенджамин пережевывал тишину своими коренными зубами, перемалывая летние деньки со скрежетом тормозящего локомотива. И всё это зубами, которые становились всё острее…

Эта ночь решающая. Иначе нельзя. В противном случае днем позже кот бросится с крыши, Пес загниет в траве, парикмахера, лепечущего на разных языках, увезут в психушку.

То засыпая, то пробуждаясь от тяжелого сна, дедушка проснулся и сел в постели.

Он что-то услышал. На этот раз он точно что-то услышал.

До него дошел звук из старого фильма, но он не помнил, где или что, и запамятовал, когда.

Но звук потревожил его замшелые уши, душу и мышцы на ногах, словно у него начала пробиваться новая диковинная растительность на коже.

На дальнем краю кровати он увидел пальцы ног, которые, словно мышки, всматривались в жутковатую ночь, и втянул их под одеяло.

Он слышал истеричные пляски кота на крыше мансарды. Пес на пустыре выл на луну, но никакой луны не было в помине!

Дедушка прислушался, затаив дыхание. Но звук не повторился и не отозвался эхом, не отскочил рикошетом от башни над зданием суда.

Он повернулся на бок и уже был готов погрузиться в черную смолистую жижу сна на миллиард лет. И тут его осенило. Странно! Постой-ка! Почему смола? Почему миллиард лет? Почему сон?