О процессе цивилизации. Том I. Изменения в поведении высшего слоя мирян в странах Запада

Возьмем в качестве примера судьбу пикардийца Матье д’Эскуши, одного из многих людей XV в., написавших «Хронику»[347]. Читая ее, мы можем подумать, что автор был почтенным писателем, посвятившим свой талант скрупулезному историческому труду. Но стоит нам узнать подробности о его жизни, как картина сразу меняется[348]: «Матье д’Эскуши начинает свою карьеру в магистрате как советник, член муниципалитета, присяжный заседатель и прево города Перонна между 1440 и 1450 гг. С первых же дней мы находим его во вражде с семьей прокурора этого города Жана Фромана, вражде, сопровождавшейся постоянными судебными тяжбами. Так, прокурор преследует д’Эскуши в судебном порядке за подлог и убийство, затем за „excès et attemptaz“ [„бесчинства и покушения“]. Прево, в свою очередь, угрожает вдове своего врага следствием по обвинению в колдовстве, в чем ее и вправду подозревали; женщине, однако, удается заполучить предписание, в силу которого д’Эскуши вынужден передать следствие органам правосудия. В дело вмешивается Парижский парламент, и д’Эскуши в первый раз оказывается за решеткой. После этого мы видим его один раз в плену и еще шесть раз в заключении — и всякий раз по серьезному уголовному обвинению. Не раз его заковывают в кандалы. К. состязанию в обоюдных обвинениях между семьей Фроманов и д’Эскуши добавляется ожесточенная стычка, в ходе которой д’Эскуши ранен сыном Фромана. Оба нанимают бандитов, покушаясь на жизнь друг друга. После того как эта бесконечная вражда исчезает из поля нашего зрения, черед приходит новым событиям. На сей раз наш прево ранен каким-то монахом; новые жалобы, затем д’Эскуши переселяется в Нель, по-видимому, подозреваемый в преступлениях. И все это не мешает ему делать карьеру: он становится бальи, прево Рибемона и королевским прокурором Сен-Кантена, его возводят в дворянское достоинство. После новых ранений, тюремных заключений и денежных штрафов мы обнаруживаем его на военной службе: в 1465 г. при Монлери он сражается за короля против Карла Смелого и попадает в плен. Затем из очередного похода он возвращается изувеченным. Даже когда он женится, это не означает перехода к спокойной жизни. После новой ссоры с советником магистрата Компьена, по делу которого он должен был провести расследование, д’Эскуши по обвинению в подделке печати под стражей препровождают в Париж „comme larron et murdrier“ [„как разбойника и убийцу“]. Пытками у него вырывают признание, ему отказывают в праве на апелляцию, выносят приговор, затем реабилитируют, потом снова выносят приговор, пока, наконец, следы его существования, протекавшего в обстановке ненависти и преследований, вовсе не исчезают из документов». Можно привести множество подобных свидетельств. Возьмем, к примеру, известные миниатюры из часослова герцога Беррийского[349]. «Долгое время считалось, а многие и доныне убеждены в том, — пишет их издатель, — что эти миниатюры суть творения почтенных монахов или набожных монахинь, мирно трудившихся в своих монастырях. Не исключено, что так оно и было. Но чаще всего дело обстояло совсем иначе. Эти прекрасные работы писали мастера-миряне, ремесленники, а их жизнь, пока они производили эти чудесные творения, была далеко не образцовой». Мы вновь и вновь слышим о совершенных ими поступках, которые при нынешнем состоянии общества оцениваются не иначе как «преступления» и считаются «недопустимыми». Художники постоянно обвиняют друг друга в воровстве; затем один из них вместе со своим кланом нападает на другого и закалывает его прямо на улице. Испытывавший в нем нужду герцог Беррийский вынужден просить об амнистии убийцы в «lettres de rémission». Затем другой художник похищает восьмилетнюю девочку, чтобы жениться на ней, — естественно, вопреки воле родителей. Эти «lettres de rémission» показывают нам «кровавые распри», которые часто длились годами, приводя иной раз к диким схваткам и на площадях, и за городом, причем относится это не только к рыцарям, но также к купцам и ремесленникам. Подобно тому как это до сих пор происходит в обществах со сходными социальными формами, — скажем, в Абиссинии или в Афганистане, — у дворянина была своя банда, готовая на все. «Днем он отправляется „мстить“ в сопровождении своих слуг и оруженосцев…. „Roturiers“, буржуа не могли себе этого позволить, но у них имелись часто многочисленные „родственники и друзья“, сбегавшиеся на помощь с тем оружием в руках, которое дозволяли городские „ордонансы“ и местные „coutumes“; когда эти бюргеры мстили друг другу, то они находились в состоянии „de guerre“, т. е. междоусобицы»[350].