Один Рё и два Бу

— Молчи, или я тебя убью! — крепче вцепился в него и, скользкий, как угорь, никого не задев, пробрался между людьми. Вскоре они оба очутились на краю поля и, замедлив шаг, пошли по каким-то незнакомым улицам.

Здесь Мурамори боязливо открыл рот и спросил:

— Если позволите задать вопрос?

Рокубэй оглянулся через плечо и любезно ответил:

— Теперь можно. Сколько угодно.

Почему, даже если не было при вас меча, не применили вы искусство Каратэ — какуто-дзюцу, которым владеете в таком совершенстве? Ведь вы можете поворотом кисти вывихнуть руку врага, простым рукопожатием сломать ему позвоночник и по вашему желанию ударить так, чтобы только обезопасить врага, лишив его сознания, или мгновенно и неслышно убить.

Зачем же мне это было делать? — спросил Рокубэй.

Но для того, чтобы спасти Дзюэмона.

Ты глуп! — сказал Рокубэй и засмеялся. — Если бы я ввязался в драку, мы привлекли бы к себе внимание, и, наверно, среди всех этих людей оказалось бы немало таких, которых случилось мне ограбить. Они, конечно, узнали бы меня, и со всеми сразу не сумел бы я справиться. А Дзюэмон уж как-нибудь выкарабкается из беды.

Действительно, не успели они запутанным и долгим путем вернуться домой, как появился Дзюэмон. Но в каком виде!

Сразу можно было заметить, что он перенес сильную трепку, потому что куртка висела с плеч полосами, тонкими, как лапша, в прорехи были видны кровоподтеки, один глаз подбит, нос распух. Он едва держался на ногах и без лишних слов добрался до своей циновки, упал на нее и закрыл глаза. Рокубэй искоса поглядел на него и сказал:

— Посиди с ним, Мурамори, а я побегу за помощью.

Скоро он вернулся, ведя за руку массажиста, молодого парня, рябого от оспы и слепого, потому что только одним слепым разрешается заниматься этим ремеслом, таким подходящим для людей, у которых осязание заменяет зрение и оттого так удивительно развито. Рокубэй подвел массажиста к ложу больного. Слепой вежливо поклонился Дзюэмону, ощупал его, а затем принялся его мять, гладить, взбивать и месить, как тесто, выворачивать суставы и ударять пальцами с такой быстротой, будто отбивал палочками барабанную дробь.

Мурамори с ужасом смотрел на эту пытку, ожидая, что сейчас Дзюэмон испустит дух. Но вместо того тот открыл глаза, пошевелил губами, потрогал свой нос и сказал:

— Мне уже лучше!

Рокубэй пошел проводить слепого, а Мурамори покипятил воду и подал Дзюэмону чашечку чаю. Тот выпил, попросил еще, а потом сел и заговорил:

Большое неудобство нашей жизни, что всегда можно встретить знакомого.

Что же тут плохого? — спросил Мурамори.

А это ты сам видел сегодня на моем примере, — ответил Дзюэмон. — Посмотрю я, ты хороший мальчик, усердно ухаживаешь за мной, хоть ничего хорошего от меня не видел. Неужели тебе нравитси наша жизнь и не хочется убежать подальше? Я бы на твоем месте убежал, пока не поздно.

Что вы, что вы! — испуганно ответил Мурамори. — Мне здесь очень хорошо, и я очень благодарен вам и господину Рокубэю, что вы приютили меня и обучаете ремеслу.

Не бойся, говори правду.

Нет, — печально сказал Мурамори. — Мне некуда идти. В тот дом я уже не смею вернуться.

Как это грустно, — заговорил, помолчав, Дзюэмон, — что человек, один раз поступив опрометчиво, увлекшись мечтой, поддавшись порыву, один раз отступив с узкой дорожки, проложенной ему обычаями, теряет свое место в жизни, отверженный, несется по течению — человек-волна. Но в твоем случае, Мурамори, еще не поздно раскаяться, попросить прощения, исправить свою ошибку. А вот со мной, нет, я хотел сказать, с одним моим приятелем случилось, что, восстав против бесчестного поступка, сам он навеки потерял честь.

А может быть, ему тоже не поздно? — спросил Мурамори. — Может быть, геройским поступком он снова обретет уважение людей?

Каких людей? — сердито сказал Дзюэмон. — А впрочем, хочешь, я тебе расскажу?.. Ночь длинная, и Рокубэй, видно, не скоро вернется.

РАССКАЗ ДЗЮЭМОНА: КАК БЫЛ ПОХИЩЕН МЕЧ МУРОМАСЫ

Мой приятель родился в княжеском замке. Но не в тех высоких и обширных залах, где стены украшены росписью и золотым лаком и откуда открывается вид на городок, распростершийся у подножия холма, как раб пред лицом владыки. Нет, он родился и тесной каменной каморке, такой холодной и темной, что она казалась щелью в громаде замковой стены. Отец моего приятеля был самурай, но не из гордых и роскошных приближенных молодого князя. Его служба состояла в том, что он воспитывал княжеских соколов, как до него занимались тем же его деды. И моему приятелю предстояла та же служба.