Отец и сын: Николай I – Александр II

Пушкин умирал в невероятных страданиях, проявляя еще более невероятное мужество и терпение. Князь Вяземский, не отходивший от постели умирающего до самого конца, писал через неделю после его смерти поэту-партизану Денису Давыдову: «Арендт, который видел много смертей на веку своем и на полях сражений, и на болезненных одрах, отходил со слезами на глазах от постели его и говорил, что он не видел никогда ничего подобного, – такого терпения при таких страданиях. Еще сказал и повторил несколько раз Арендт замечательное и прекрасное утешительное слово об этом несчастном приключении: „Для Пушкина жаль, что он не был убит на месте, потому что мучения его невыразимы. Но для чести его жены – это счастье, что он остался жив. Никому из нас, видя его, нельзя сомневаться в невинности ее и в любви, которую Пушкин к ней сохранил“. Эти слова Арендта, который не имел никакой личной связи с Пушкиным и был при нем, как был бы он при другом в том же положении, удивительно выразительны.

Когда Пушкин умер, Наталья Николаевна оказалась в состоянии близком к помешательству: она кричала и плакала, бросившись перед мертвым на колени, то склонялась лбом к его оледеневшему лбу, то к груди его, называла его самыми нежными именами, просила у него прощения, трясла его, чтобы получить ответ. Присутствовавшие при этом опасались за ее рассудок.

Затем у нее начались конвульсии, продолжавшиеся несколько дней. Они были так сильны, что ноги ее касались головы, а потом расшатались и все зубы. В состоянии крайнего экстаза она бросилась на колени перед святыми образами и сказала, что не имела никакой связи с Дантесом, допуская лишь ухаживания. Вслед за тем, схватив за руку доктора В. И. Даля, в отчаянии произнесла: «Я убила своего мужа, я – причина его смерти. Но Богом свидетельствую, я чиста душою и сердцем».

Может ли существовать более убедительное доказательство ее невинности и чистоты? Много писали и говорили обо всем этом, но из великого множества оценок ее роли в совершившейся драме наиболее объективной представляется та, какую дала упоминавшаяся уже Е. Н. Мещерская-Карамзина в письме к княгине М. И. Мещерской: «Собственно говоря, Наталья Николаевна виновна только в чрезмерном легкомыслии, самоуверенности и беспечности, при которых она не замечала той борьбы и тех мучений, какие выносил ее муж. Она никогда не изменяла чести, но она медленно, ежеминутно терзала восприимчивую и пламенную душу Пушкина. В сущности, она сделала только то, что ежедневно делают многие из наших блистательных дам, которых однако же из-за этого принимают не хуже прежнего. Но она не так искусно умела скрыть свое кокетство, и что еще важнее – она не поняла, что ее муж иначе был создан, чем слабые и снисходительные мужья этих дам».

Царь и вдова поэта

После смерти мужа Наталья Николаевна продолжала болеть и из-за этого не смогла проводить гроб в Псковскую губернию, куда по приказу Николая повез тело Пушкина его друг А. И. Тургенев. Но как только она встала на ноги, то преисполнилась решимости выполнить последнюю волю покойного мужа. Княгиня В. Ф. Вяземская вспоминала, что, умирая и прощаясь с Натальей Николаевной, Пушкин сказал: «Ступай в деревню, носи по мне траур два года и потом выходи замуж, но за человека порядочного».

16 февраля 1837 года она с сестрой Александрой, братьями, матерью и всеми детьми выехала в Полотняный завод, куда и приехала 21 или 22 февраля, не остановившись в Москве ни на один день. Но жизнь в Полотнянном заводе оказалась по многим причинам нелегкой, и в ноябре следующего года Наталья Николаевна возвратилась в Петербург. Она поселилась у своей сестры Александры на Аптекарском острове и жила там смиренной монашкой, никого не принимая и никуда не выезжая. Только позже стала она навещать двух своих теток – графинь Е. И. Загряжскую и С. И. де Местр. Затем круг ее посещений расширяется – она навещает семью поэта и критика П. А. Плетнева – одного из ближайших друзей Пушкина, которому поэт посвятил «Евгения Онегина». Одновременно Наталья Николаевна восстанавливает связи с Карамзиным и вскоре знакомится с М. Ю. Лермонтовым.

Сначала Лермонтов чуждался Натальи Николаевны, и она даже подозревала «предвзятую враждебность». Однако в 1841 году, перед отъездом на Кавказ, Лермонтов сердечно разговорился с ней, и Наталья Николаевна расценила это как свою победу, но не как «победу красоты», а как «победу сердца». И ей радостно было потом сознавать, что Лермонтов, вскоре тоже павший на дуэли, унес с собой в могилу не дурное мнение о ней.