Пал Вавилон

Само навершие холма было срезано, как ножом, и накрыто толстенной крышкой как бы для огромадного печного горшка. Сделана та покрывка была из железа и рукотворного камня. Такая прочная, что до досе не провалились в дыру каменного колодца. От круглой крышки расходились вверх крутыми уступами три кольца из такого же рукотворного камня. На уступах было удобно сидеть в три ряда — самое место для веча. Если глашатай станет на серёдке крышки, его всем и каждому видно.

* * *

На этих круговых уступах в окружении дубовой рощи и восседало вселенское вече Припечорского края, когда надо было судить еретиков из знатных родов, дабы смертный приговор был устрашён для остальных замогильной тайной узилища запечатленных под землёй бесов. Простых смердов судили сами воеводы или архиреи, а то и простые попы, всегда скорые на расправу.

Босого нарядчика Большого и Малого острога в одной длинной рубахе, со связанными за спиной руками поставили перед железной клеткой с раскрытой дверцей. В ней после суда заключали приговорённого, а клетку с жертвой относили на костёр.

Собравшиеся воеводы, бояре и высокие церковные иерархи важно восседали на круговых уступах, уставив взоры в самую серёдку каменной покрывки холма, где сейчас высился всем своим величием игумен Большеострожского монастыря.

— Некогда нарядчик, а отныне простой пеший ратник Тимофей, ответствуй миру и клиру, где вражеский соглядатай Никитка Афанаськин, которого ты приютил на ночлег?

— Далеко отсель. Он ещё затемно отплыл вниз по реке.

— Почему не заковал татя?

— Он у меня ничего не украл, с какой стати он мне тать!

— Признайся, он соблазнял тебя красотами чужих земель?

— Да, он показал мне картину мира, на харатье отображенную.

— И ты возжёгся страстию к любозрению греховных соблазнов в заморских местообиталищах поганых?

— Да, хотелось бы весь божий мир повидать.

— Он прельщал тебя запрещёнными науками и искусствами?

— Да, он растолковал мне, что значит древнее слово технология.

— И ты хотел бы изучить те бесовские технологии?

— Да. Ещё я хочу, чтоб мой народ жил достойно расповсюдно, а не таился в таёжной топи.

— Вот она ересь как на духу! — изрёк обвинение игумен. — Не бывать тому! Как жили предки от веку в тиши и благости под благовестом колокольным, так и будут жить наши потомки. Как в лесах от греха и искуса таились, так в глуши и останемся. Святость будем блюсти, потому как мы — удерживающая сила, спасающая землю от погибели. Изведут древлерусский люд — погибнет всё людское на земле.

— А не в писании ли сказано, что после апокалипсиса останется вживу на Северах един только народ рослый и сильный, который унаследует всю землю? Не о нас ли сие было сказано?

— Ересь! Не дозволено древлеправославным в чужие земли по морю ходить да по дальним дорогам шествовать, золото колдовством из земли добывать, булат ковать, махины строить и технологии заводить! — громко стукнул посохом игумен о железокаменную крышку гибельного колодца, где была заточена смерть.

— Эти запреты мракобесы воровски вписали в святоотеческие книги, старче! — нетерпеливо дёрнул плечом связанный воевода Тимофей, стоя подле клетки, куда сажали грешников, подлежавших сожжению. — В старину по морю железные корабли ходили, по небу железные птицы летали и звёзды вживу по воле человеческой хаживали, а звездочёты их с земли наблюдали в подзорные трубы. Вселенские небоходы на иные планиды добирались, а мы выродились до туземных таёжников, потому что знания древних предков похерили.

Сидящие на круговых уступах лучшие люди, толстосумы и потомки знатных родов, вскочили и громко вознегодовали, грозя богохульнику кулаками:

— Ересь царя–антихриста Петра возродить хочешь? Науки вьюношам и танцы девкам преподать?

— От костей Петра Великого за пять тысяч лет, поди ты, и праху уже не осталось, а вы, высокородные толстосумы, его поминаете, как вчера только с ним видались. И ты, отец игумен, с ним, как с живым, каждым днём бранишься. Не смешно ли?

— Потому как он Русь погубил и на церковь древлеправославную покусился, осиротив её без патриархов, — гневно пророкотал игумен.

— Церковь Христову погубил не Петр Великий, а византийский император Константин Великий, который ещё в 325 году от рождества Христова согнал иерархов на Никейский собор, чтобы они перетворили живородную апостольскую церковь в государеву прислужницу.

— Богохульство только усугубляет твою вину, грешник велий Тимофей, — пригрозил игумен костлявым пальцем.