Паломничество жонглера (фрагмент)

"А я не знаю, - честно признался Найденыш. И уловив свирепый блеск в глазах старика, пояснил: - Я рисовал то, что придумал. Точнее, не придумал, а увидел".

"Как ты мог увидеть?!"

"Не глазами. А так, как во сне видишь. Я... мне сложно объяснить".

Одноногий Жорэм вздохнул и ссутулился, он отпустил плечо Найденыша и махнул рукой: "Иди уже, художник! Когда освободишься, принеси мне свои рисунки, какие больше всего тебе самому нравятся. ...Да не бойся, не отберу, и наставникам ничего не скажу". ("И ты понесешь?" - не поверил собственным ушам Птич. Найденыш угрюмо кивнул, сворачивая отобранные рисунки).

Ничего не изменилось. Найденыш смеялся над самим собой: а ты что думал, Жорэм, как в сказке, махнет рукой и отправит тебя в королевский дворец главным художником?!

Да, думал - если и не про дворец, то уж по крайней мере, что хоть как-нибудь поможет. А он только покивал, перебирая листы, и сказал: "Пусть у меня лежат, это надежнее, чем в свитках прятать. Надо будет - придешь возьмешь. Веришь мне?"

Найденыш честно пожал плечами: он и сам не понимал, верит ли. Но рисунки оставил.

Он все ждал, что кто-нибудь из наставников как-то пронюхает про рисунки - и только намного позже сообразил: они ведь и так знают! Княжата нечасто, но таскали им уворованные наброски, так что...

"Знают - и не наказывают?!"

"А они ждут, пока ты выдашь себя, - пожимал плечами Птич. - Или решили, что с тобой не стоит возиться". (Непосвященных, которые упорствовали в своей лености, в конце концов отправляли в чернорабочие худшей судьбы трудно было пожелать). "Со мной действительно не стоит возиться", - подумал тогда Найденыш. Накануне утром Жорэм вдруг выдал ему десяток листов снежно-белой бумаги и велел: "Рисуй! Что хочешь, но только чтобы от души!" - и теперь Найденыш пытался понять, зачем Одноногий решил-таки помочь. И помочь ли? Неужели старик не понимает, что наставники, если заметят у Найденыша эти листы, накажут со всей строгостью? Ведь точно же решат, что своровал; им, Непосвященным, такую бумагу и в руках-то держать не всем приходилось.

И все-таки знакомый зуд в пальцах был сильнее, чем все опасения, сильнее самого их хозяина. В тот же день Найденыш прихватил листы с собой и сбежал в Крапивные Коридоры - один, он даже Птичу не сказал, куда отправляется. Забравшись в самый дальний закуток и получив при этом положенную порцию обжигающих поцелуев, он уселся, скорчившись в три погибели, над рисовальным камнем. Этот камень, когда Найденыш еще только пристрастился к художествам, обнаружился в зарослях сам собою, и его ровная поверхность подходила для замыслов мальчика просто идеально.

Он привычно протер камень, смахивая прочь сухие обломки листвы, муравьев, песок. Уложил первый квадрат бумаги, прижал его по бокам кусочками коры; занес над белой поверхностью руку с огрызком карандаша... и остановился. Рисовать абы что, портить такую бумагу чем попало не годится.

А чем - годится?

Где та грань, за которой мазня для самого себя, всякие там картинки-дразнилки на занудливого наставника, превращаются в нечто большее?

А он сам - когда превратится в нечто большее? Да и превратится ли когда-нибудь?

Кажется, впервые Найденыш всерьез задумался над собственной жизнью, над ее смыслом и целью, - и над тем, принадлежит ли она ему или же он только фигурка "монах" на доске для игры в сканги.

"Как и все люди, если верить наставнику Сморку, - растерянно подумал Найденыш. - Чем же мы тогда отличаемся от фистамьеннов? Мы даже хуже их, ведь они больше похожи на зверобогов, чем мы.

Интересно, а каково это: быть фистамьенном? Сколько в их поступках от собственной воли, а сколько - от воли Сатьякала?"

Да, вот она, тема для будущего рисунка... будущей картины, это будет картина, настоящая, пусть и выполненная карандашом! Но прежде, чем рисовать, ему придется как следует напрячь свою фантазию. Найденыш приблизительно уже представлял себе сюжет, но композиция, детали... тут есть над чем поработать!

Когда много позже Тойра Мудрый спросит Найденыша, как он ухитрялся несколько лет совмещать уроки и работу, которые отнимали у Непосвященных большую часть времени, с рисованием, Найденыш только пожмет плечами. Он не совмещал, он словно жил в двух разных жизнях. ("Все равно, - скажет он Тойре, - как делать что-то во сне и наяву. Но когда ты во сне, ты ведь веришь, что тоже наяву, а явь при этом, если и вспомнишь, покажется лишь сном"). У него всегда было две жизни, одинаково важные, хотя одна и была ненавистной, а вторая, подспудная, ограниченная, длилась недолго. Тогда, в Крапивных Коридорах, задумав первую свою "серьезную" картину, он и не подозревал, что вскоре обеим жизням его придется круто измениться.

И уж тем более не подозревал он, что со временем узнает ответ на свой вопрос, на собственной шкуре ощутит, каково это - быть фистамьенном.

* * *