Племянник чародея

Когда великий миг настал и звери заговорили, он ничего не понял, и вот почему: в самом начале, когда лев запел, дядя смутно понял, что это – песня, но она ему совсем не понравилась, ибо внушала мысли и чувства, которые он всегда отгонял. Потом, когда взошло солнце, и он увидел, что поет лев («просто лев», – подумал он), он стал изо всех сил убеждать себя, что это вообще не песня, львы не поют, они рычат, скажем, в зоологическом саду, там, в его мире. «Конечно, петь он не мог, – думал дядя. – Мне померещилось. Совсем нервы никуда… Разве кто-нибудь слышал, чтобы львы пели?» И чем дольше, чем прекрасней пел дивный лев, тем упорней убеждал себя дядя Эндрью. Когда пытаешься стать глупей, чем ты есть, это нередко удается, и дядя Эндрью вскоре слышал рев, больше ничего. Он больше и не смог бы ничего услышать. Когда лев возгласил: «Нарния, встань!», – слов он не разобрал, а когда ответили звери, он услышал только кваканье, лай, что угодно; когда же они засмеялись – сами себе представьте. Это было для дяди хуже всего. Такого жуткого, кровожадного рева голодных и злых тварей он в жизни своей не слышал. И тут, в довершение ужаса, он увидел, что трое людей пошли к этим зверюгам.

«Какая глупость! – думал он. – Звери съедят их, а заодно и кольца, как же я вернусь? Эгоист этот Дигори, да и другие хороши… Не дорожат жизнью – их забота, но вспомнили бы обо мне! Ах, что там, кто обо мне вспомнит!»

Тут он увидел, что звери идут к нему, и побежал во всю прыть. Должно быть, климат и впрямь омолодил его, ибо он не мчался так со школьных лет. На фалды, взлетавшие сзади, приятно было смотреть, но какой от них толк? Из животных, бежавших за ним, многие бегали быстро, сейчас – впервые, и они были очень рады новому развлечению. «Эй, лови! – кричали они. – Это лазло! Да, да! Ура! Хватай! Заходи спереди!»

Через минуту-другую одни забежали спереди и перегородили ему путь, другие были сзади, и, поневоле остановившись, дядя озирался в ужасе. Куда ни взглянешь – звери. Над самой головой – огромные лосиные рога и слоновый хобот. Важные медведи и кабаны глядели на него, и приветливые леопарды, и насмешливые пантеры (это ему казалось), а главное – все разинули пасти. На самом деле они переводили дух, но он думал, что они хотят сожрать его.

Дядя Эндрью стоял, дрожал. Животных он никогда не любил, скорей боялся, а опыты совсем ожесточили его сердце. Сейчас он испытывал самую пылкую ненависть.

– Прости, – деловито сказал бульдог, – ты кто: камень, дерево или зверь?

Но дядя Эндрью услышал: «Рр-р-ррр!..»

Глава 11. О ЗЛОКЛЮЧЕНИЯХ ДИГОРИ И ЕГО ДЯДИ

Вы скажете, животные были очень глупы, не признав в дяде Эндрью такого же существа, как Фрэнк и дети. Но вспомните, они ничего не знали об одежде. Им казалось, что платьице Полли, курточка Дигори, котелок Фрэнка – то же самое, что перья или мех. Они бы и этих троих не признали одинаковыми, если бы те с ними не заговорили, и если бы им не сказала об этом Земляничка. Дядя был выше детей и худее кэбмена. Носил он все черное, кроме манишки (не слишком белой теперь), а седое гнездо волос особенно отличало его от прочих людей. Как тут не растеряться? К довершению всего, он не говорил.

Правда, говорить он пытался. Когда бульдог спросил его, кто он, дядя, ничего не разобрав, льстиво пролепетал: «Собачка, собачечка…», но звери его не поняли, как и он их. Оно и лучше, ибо какая собака, тем более – говорящая, стерпит такие слова? Все равно что называть, скажем, вас: «Мальчик, мальчишечка».

Тогда дяде Эндрью стало дурно.

– Ну, вот, – сказал кабан, – это дерево. Так я и думал. (Не забывайте, при них никогда никто не падал в обморок и вообще не падал).

Бульдог обнюхал дядю, поднял голову и сказал:

– Это зверь. Точно, зверь. Вроде тех троих.

– Навряд ли, – сказал один из медведей. – Звери так не падают. Мы вот не падаем! Мы стоим. – Он встал на задние лапы, сделал шаг назад и повалился на спину.

– Третья шутка, третья шутка! – закричала галка в полном восторге.

– Нет, это дерево, – сказал другой медведь, – на нем пчелиное гнездо.

– Мне кажется, – заметил барсук, – он пытался заговорить.

– Это ветер шумел, – вставил кабан.

– Неужели ты думаешь, – сказала галка барсуку, – что это говорящее животное? Он же не говорил слов.

– Нет, все-таки, – возразила слониха (слон, ее муж, ушел, как вы помните, с Асланом), – все-таки это животное. Вон тот сероватый тычок – вроде морды, эти дырки – глаза и рот, носа нет… хм… да… не буду придирчивой, нос мало у кого есть… – И она с понятною гордостью повела хоботом.

– Решительно возражаю! – сказал бульдог.

– Она права, – сказал тапир.

– Знаете, – вмешался осел, – наверное, это не говорящее животное, но думает, что оно говорящее.

– Нельзя ли его поставить прямо? – спросила слониха и обвила дядю хоботом, чтобы приподнять. К несчастью, она не разобрала, где у него низ, где верх, и поставила на голову, так что из карманов его посыпались два полусоверена, три кроны и один шестипенсовик. Но дядя Эндрью снова свалился.