Под гнетом окружающего

Передъ Лизаветой Николаевной широко и шумно распахнулась дверь привольскаго «дворца» и щегольски, по-столичному, наряженный во фракъ и блый галстукъ лакей поддерживалъ ее подъ руку при вывод изъ экипажа. Она стала подниматься по широкой, роскошно украшенной статуями, колоннами и цвтами лстниц. Вся эта роскошь, весь этотъ блескъ, весь этотъ просторъ были давнымъ-давно извстны ей, извстны не мене, чмъ грязь ея родныхъ, вчно-строившихся бабиновскихъ сараевъ, только носившихъ названіе жилыхъ комнатъ. Здсь былъ тоже ея домъ, здсь тоже были прожиты ею многіе дни и притомъ счастливые, а не скорбные, какъ дни, прожитые въ Бабиновк…

Взглянемъ на это прошлое…

Среди роскоши привольскаго «дверца» постилась на стерляжьей ух и молилась за мягкихъ коврахъ и бархатныхъ подушкахъ графиня Серпуховская. Это была высокая, худощавая, темноволосая женщина съ густыми, сурово-сдвинутыми бровями, когда-то привлекавшими къ ней сотни поклонниковъ, а теперь пугавшими дтей своей строгостью. Говорятъ, что она была когда-то красавицей, была несчастна съ мужемъ-самодуромъ, развратникомъ и мотомъ, что она ни разу не измнила этому мужу вплоть до его смерти, и тмъ боле посл его смерти. Когда онъ умеръ, она удалилась въ свое имніе поправлять дла, воспитывать въ благочестіи свою дочь и оплакивать грхи всего міра; она молилась и за мужа, много нагршившаго въ жизни, и за брата, перешедшаго къ ужасу всхъ родныхъ въ католичество, и за свою сестру, погибшую среди блестящаго и циническаго разврата. Она не пропускала случая обращать на путь истинный заблудшія души. Вела переписку со многими замчательными людьми и любила вспоминать, какъ ей удалось повліять на одного талантливаго человка, обративъ его къ религіи и покаянію; хотя онъ посл поздняго обращенія и потерялъ свой талантъ и немного помшался, но все-таки умеръ истиннымъ христіаниномъ. Она не окружала себя глупыми приживалками, грязными юродивыми, не любила пресмыкающихся личностей и не терпла, чтобы люди унижались передъ нею, такъ какъ это подло и совсмъ не нужно, — да, не нужно, — вдь прожила же она весь свой вкъ, не унизившись ни разу? Но, не любя униженія, она въ то же время не выносила противорчій своимъ убжденіямъ, не потому, конечно, что противорчіе оскорбило бы ее, но потому, что оно оскорбило бы т святыя истины, о которыхъ она говорила и противъ которыхъ не можетъ быть спора. Но такъ какъ вс ея разговоры вертлись около этихъ предметовъ, то вс ея знакомые и длались почтительными слушателями. Каждый новый губернаторъ считалъ своимъ долгомъ явиться къ ней, вс окрестные помщики считали за честь побывать у нея въ дом. Митрополиты, архіереи, игумены были самыми обычными ея корреспондентами и постителями. Незначительные монахи-сборщики и сельское духовенство являлись къ ней только въ пріемную, только съ прошеніями, и только на минуту. Члены послдняго относились къ ней съ благоговніемъ, зная ея вліяніе на значительныя лица изъ духовенства; но она, себя держала съ ними, какъ истинная христіанка, и показывала, что они все-таки по своему пастырскому сану стоятъ выше нея. Вс помнятъ одну изъ ея замчательныхъ фразъ, сказанныхъ по этому поводу. Старикъ Борисоглбскій явился въ ней однажды съ просьбою объ опредленіи въ семинарію своего сына Ивана; старикъ совсмъ растерялся, когда графиня смиренно поцловала его руку, и торопливо наклонился, чтобы, въ свою очередь, облобызать ручку ея сіятельства. Графиня быстро отдернула свою руку и замтила священнику:

— Батюшка, служитель Бога не долженъ унижаться до цлованія рукъ гршниковъ.

Никогда ни съ кмъ не ссорилась графиня. Затетъ съ ней кто-нибудь, хотя это и рдко случалось, тяжбу, она спокойно напишетъ губернатору и ужъ больше даже не говоритъ объ этомъ дл: непремнно ршится оно въ ея пользу. Провинится, бывало, у нея слуга, она ему не даетъ выговора, а просто удаляетъ его изъ дому; даетъ ему паспортъ, если онъ крпостной; отказываетъ отъ мста, если онъ вольный. Она это длала, не сердясь, не унижая человка, что было бы противно съ ея христіанскимъ взглядомъ на людей.

— Не можемъ ужиться — такъ надо разъхаться, — разсуждала она въ этихъ случаяхъ.

Вслдствіе этого гуманнаго правила слуги боялись ея до невроятной степени. У нея имъ жилось хорошо, работы было мало, жалованье большое, квартира, столъ, всего было вволю. Но чтобы сохранить за собой вс эти блага, которыми не могли не дорожить люди, испытавшіе и голодъ, и холодъ, нужно было быть безусловно хорошимъ слугой въ барскихъ покояхъ. На сторон можно было пьянствовать, развратничать, но слдовало только исполнять свое дло во время службы. Частная жизнь не касалась графини: она считала сплетни грхомъ; зная свою дальновидность, не терпла вмшательства въ свои дла; исправлять людей хотла только своею примрною жизнію и не считала возможнымъ внушать этой несчастной неразвитой черни, которую она не забывала въ своихъ молитвахъ, великія истины, доступныя только развитому уму… Отъ нея, отъ ея комнатъ, отъ ея слугъ, когда они являлись въ этихъ комнатахъ, вяло холоднымъ спокойствіемъ и непоколебимою строгостью…