Под гнетом окружающего

— Ну, да вдь люди всяко говорятъ: и дурное, и хорошее, а дурного больше, — отвтилъ отецъ, оттопыривая губы и подувая на чай, налитый на блюдечко.

Иванъ Григорьевичъ помолчалъ.

— Я тамъ Михаила Александровича встртилъ, — началъ онъ черезъ минуту и зорко взглянулъ на отца.

— Ну да, извстно, гд же ему и быть, какъ не около бабъ! Дла нтъ, такъ ничего другого на умъ я не идетъ… Двушку-то только мараетъ, — сердито замтилъ отецъ.

— Да онъ зачмъ сюда пріхалъ? Мало публичныхъ домовъ въ столиц показалось?

— Больной, — усмхнулся отецъ. — Лчиться пріхалъ… Должно-быть, въ отставку вышелъ… Да что-то я въ толкъ не возьму, зачмъ онъ здсь лчится, а не за границей… Вдь тамъ-то по нихъ, чай, французенки плачутъ… Прокутился врно!.. И что это, подумаешь, бездлье-то изъ людей длаетъ! — оставляя блюдечко, глубокомысленно произнесъ священникъ. — Правда, что лнь мать всхъ пороковъ, и что верблюду легче пройти въ игольное ухо, чмъ богатому въ рай… За всми бабами гоняется. Вонъ сталъ и на постоялый дворъ къ Марь Мироновой захаживать. Бабенка она шустрая, съ прозжими купчиками все водилась…

— Да съ ней-то онъ какъ познакомился? — спросилъ сынъ. — Демократомъ, что ли, хочетъ сдлаться, что за простой бабой ухаживаетъ?

— Ну, они давно знакомы. Я помню, ты еще маленькій былъ — ему лтъ этакъ пятнадцать было, такъ онъ ей косу обрзалъ!

— Какъ такъ?

— Да такъ, началъ онъ за нею бгать. Она ему согрубила что-то… Въ двичьей она жила у ея сіятельства… А онъ забрался къ ней ночью, да косу ей и обрзалъ въ отместку. Только это у нихъ и на ум. Юбочники, право юбочники!

— Такъ, значитъ, она теперь не молода?

— Да такъ, годикомъ помоложе его… Ничего, красивая баба, въ соку…

Иванъ Григорьевичъ нахмурился, и еще сильне сталъ занимать его вопросъ объ отношеніяхъ Баскаковыхъ и Задонскаго.

— Ну, у Баскаковыхъ-то онъ зачмъ бываетъ? — продолжалъ онъ разспросы.

— Господь его знаетъ!.. Слухи недобрые ходятъ. Ну, да всякому слуху врить нельзя. Вотъ ты поговори съ Лизаветой-то Николаевной… Двушка хорошая, ее жаль. Онъ поиграетъ, да и броситъ ее, а ей горе!

— Жениться, можетъ-быть, хочетъ, — усмхнулся Иванъ Григорьевичъ.

— Ну, тоже не радость, — возразилъ священникъ.

— Не радость-то, не радость, да вдь насильно не оттащишь, если она его любить.

— Охъ, грхи, грхи! — вздохнулъ отецъ, вставая съ мста, чтобы идти въ свой огородъ. — Любовь-то что? Такъ, мечтаніе одно. Скучно человку, дла у него нтъ, дома содомъ, молодъ онъ, кровь у горячая, подвернулось смазливое личико, вотъ онъ и говорятъ; я, молъ, люблю? Ну, а тамъ ребята, заботы, дрязги, мужъ въ одну сторону, жена въ другую, развратъ!

Иванъ Григорьевичъ молчаливо слушалъ, какъ философствовалъ его отецъ. Его умъ всецло поглотили мысли о Лизавет Николаевн. Онъ не удивлялся, что она могла увлечься отставнымъ петербургскимъ героемъ. Отвратительная обстановка въ семей, полное отсутствіе опредленной дятельности, грязь и недостатки, скука и рядомъ съ нею молодая кипучая кровь, простодушная бойкость неопытности, все это, дйствительно, могло толкнуть двушку къ первому попавшемуся навстрчу смазливому человку, съ вкрадчивыми рчами любви, съ блестящимъ образованіемъ, съ острымъ умомъ, съ хорошей обстановкой… Иванъ Григорьевичъ зналъ лучше, чмъ кто-нибудь, что Лизавета Николаевна была просто типомъ деревенской барышни и не могла сдлаться ничмъ инымъ подъ вліяніемъ окружающей ее среды и глупаго воспитанія. Но онъ зналъ, что эта барышня не глупа, настойчива и смла, и потому отчасти надялся на счастливый исходъ ея увлеченія, если оно и было въ дйствительности,

— Ну, да увидитъ, что это за гусь, и все пройдетъ, — замтилъ онъ, сходя съ крыльца вмст съ отцомъ. — Можетъ-быть, и этотъ опытъ пойдетъ въ пользу. Говорятъ же умные люди, что кто не отвдалъ горькаго, тотъ не узнаетъ и сладкаго. Вотъ, бдняковъ и кормятъ все горькимъ, вроятно, для того, чтобы посл имъ сладкое слаще было, — усмхнулся онъ своей добродушно-насмшливой улыбкой.

— Такъ-то такъ, только иногда столько горькаго наглотаешься, что потомъ и сладкаго не станешь стъ, — промолвилъ отецъ. — Далеко ли зашло, вотъ что надо спросить. Иногда и вернуться нельзя.

Иванъ Григорьевичъ мгновенно весь вспыхнулъ и сердито нахмурился.

— Глупости! — рзко проговорилъ онъ: — всегда можно вернуться!.. Ну, а не вернется, такъ туда и дорога.

Онъ вышелъ изъ дома, направляясь къ селу. Побывавъ у нсколькихъ мужиковъ, потолкавшись на берегу между рабочимъ людомъ, давъ нсколько медицинскихъ совтовъ, Иванъ Григорьевичъ, проголодавшійся и успокоенный, поспшно и бодро возвращался домой, когда на большой дорог, по направленію ко дворцу, пронесся экипажъ графини Серпуховской. Борисоглбскій увидалъ дружески и весело кланяющуюся ему головку: это была Лизавета Николаевна.

— А вдь, дйствительно, надо будетъ все разузнать, — подумалъ онъ, входя въ жилище своего отца.

III