Шли годы и десятилетия, век сменялся веком. Боги повздорили — не знаю, отчего, никогда не общался близко ни с кем из них — и отныне каждая Держава стала поклоняться лишь одному идолу, тому Демиургу, что создал их край. Аквилла пошел войной на Астру, их фамильяры были готовы сожрать друг друга живьем. Начались религиозные войны и кровопролития: люди сходили с ума вместе со своими богами, защищая их честь любой ценой.
Конкордия же в разгар страшных войн заперлась в Премере вместе со своим возлюбленным фамильяром Модестусом, окружила свою Державу невидимым куполом и отсиживалась там, будто надеясь, что все уляжется само собой. Народ, созданный ее руками, процветал в изобилии, в то время как люди, находившиеся во власти иных Демиургов, проливали кровь друг друга во имя собственных богов.
Со временем зачарованная Премера стала чем-то вроде байки, сплетенки, переходившей из уст в уста, но с каждым годом все более и более абсурдной для выросших в нищете и голоде людей. «Жить, как в Премере» стало однажды есмьянской пословицей — мол, жить богато и хорошо. Так про аристократию говорили. В остальном же Державу, где жила со своими подопечными Конкордия, считали несуществующей. Чем-то вроде миража, или тайны минувшего прошлого, или чей-то наивной выдумки. Мир развивался в войне, рос в войне, дышал войною, и я наблюдал за происходящим издалека, с радостью встречая провал своей бывшей хозяйки, чувствуя ее растерянность и непонимание.
Конкордия ведь сущая девчонка — для богини она была непозволительно, непростительно молода. Она попросту не знала, что делать и как утихомирить людей, не применяя массовое насилие. Быть может, именно поэтому ее единственной целью стало защитить от войн и грехов хотя бы людей Премеры. Однако я не останавливался; все смертные Двенадцати Держав, включая центральную и богатейшую из них, видели страшные сны, в которых их атаковали жуткие чудовища. Я велел своим созданиям, вышедшим из моего разума — материализовавшимся мыслеобразам, полным отчаяния и боли — не оставлять людей, преследовать их по пятам, чтобы боль Конкордии, видящей крушение своих мечтаний, достигла своего апогея.