ПСС. Том 80. Письма, 1909 (июль-декабрь)

Колоний нет, а если бы и были, я не советовал бы поступать в них. Чтобы не жить на шее народа, надо жить где живешь, стараясь как можно умерять свои потребности и увеличивать в себе любовь к людям. Это в нашей власти, изменить же формы своей жизни большей частью не в нашей власти. Вот мой совет.

Печатается по дубликату подлинника. Впервые опубликовано без указания фамилии адресата в «Голосе минувшего» 1913, 10, стр. 60.

Ответ на письмо Василия Васильева (р. 1890) от 6 августа 1909 г. (почт. шт.) с запросом, где находятся «толстовские» колонии.

В письме от 17 августа (почт. шт.) В. Васильев благодарил за ответ и просил книг. На конверте пометка Толстого: Ответил секретарь 19 августа. Послан каталог изд. «Посредник».

* 73. Неизвестной (Е. Ш.). Неотправленное .

1909 г. Августа 8—9? Я. П.

Вопрос, к[оторый] вы мне делаете, мне делают многие. И я знаю, что все те, кому неприятны мои мысли, с особенным старанием придумывают всякого рода измышления, по к[отор]ым бы мысли эти могли быть признаны неверными. Так как я твердо верю, ч[то] излагаемые мною мысли — не мои мысли, а мысли всех святых и мудрецов мира и ближайшего к нам — Христа, ч[то] мысли эти не могут быть не только опровергнуты, но и оспариваемы, то люди, к[отор]ым не нравятся эти мысли, стараются доказать, что я, повторитель этих мыслей в наше время, — лжец, корыстолюбец и лицемер. Хотя и указание на то, что человек, утверждающий то, что 2 × 2 = 4, ворует платки, нисколько не делает несправедливой и [не]обязательной для всех провозглашаемую им истину, очернение человека, говорящего истину, делает для многих людей неприятную истину менее обязательною.¹ Так я знаю, что очернение моей личности производится с большим усердием с двух сторон: с одной — революционной; так, на-днях я получил письмо, в к[отор]ом меня² просили объяснить, правда ли то, ч[то] появилось будто бы в «Совр[еменном] Слове», что я, «ехавши по Бал-Хар, дороге, по к[отор]ой я никогда не ездил, выдал будто бы трех политич[еских] жандармам».³ С другой же стороны, правительственно-православн[ыми] придумываются такие же разные и столь же основательные доказательства моей порочности. В числе их самое распространенное то, что я, отказавшись от собственности, передал свое состояние семейству. В чем заключается тут преступность моего поступка, я никак не могу понять. В действительности дело было так: когда в 1880 году я пришел к убеждению, что христианин не должен владеть собственностью, я отказался от нее и просил распорядиться с нею так, как будто я умер. Вследствие чего все мои семейные получили то, что им следовало по наследству, на что они рассчитывали, имели право рассчитывать. Поступить же иначе я не нашел нужным, да и не мог, п[отому] ч[то], отдавая мое имущество кому-либо помимо семейных наследников, я был бы в неразрешимом затруднении: кому именно отдать его? Крестьянам Ясн[ой] Пол[яны]? Но почему именно им, а не другим крестьянам, живущ[им] по соседству, или тем, к[оторые] живут на земле, тоже бывшей моей, уже давно отданной сыновьям? Кроме того, отдавая имущество не тем детям, к[оторые] рассчитывали на него, я вызвал бы в них естественное чувство несправедливого лишения того, на ч[то] они cчитали себя вправе, и недобрые ко мне чувства. — Так что, если бы мне пришлось теперь вновь распорядиться с моим имуществом, я не думаю, чтобы я поступил иначе. Одно, что я мог сделать, это то, чтобы отказаться и не для каких-нибудь отдельных лиц, а безразлично для всех, от своего права на вознаграждение за все мои писания с того времени, 80 года, когда я предоставил поступить с моим имуществом, как с имуществом умершего лица.

И отказ этот от литерат[урных] прав собственности на всё писанное мною после этого года должен бы, казалось, быть достаточным доказательством того, что, отказываясь от имущества в пользу семейных, я никак не мог быть руководим корыстной целью, так как литературн[ое] вознаграждение за сотни печатн[ых] листов, написанных мною после 80 года, составило бы, по меньшей мере, сотни тысяч руб[лей] и в десятки раз превосходило бы то, что мно[ю] оставлено семейным. Я давно уже слышу эти⁴ обвинения меня в лицемерной подлости и не хотел отвечать на них, но не столько ваше письмо, сколько слова недавно приходившего ко мне юноши, очевидно колебавшегося в признании истинности тех моих мыслей, к[отор]ые были близки ему, преимущественно по внушенному ему сомнению в правдивости человека, излагавшего их, заставляют меня ответить на эти обвинения.⁵

Знаю, что будут выдуманы другие, п[отому] ч[то], если нечего сказать против мыслей, обличающих нас, надо придумать что-нибудь доказывающее порочность того, кто их произносит. А это всегда легко.

Л. Толстой.

Датируется в соответствии с письмом к неизвестному от 8—9 августа (см. в списке писем, написанных по поручению, письмо № 80) и записью Дневника от 8 августа (см. прим. 5).