Рай и ад. Книга четвертая. Рассказы перенесших клиническую смерть

До своей клинической смерти Владимир считал себя абсолютным атеистом. Это говорит он сам. Доверял только фактам. Все рассуждения о загробной жизни считал религиозным дурманом.

«Честно говоря, о смерти тогда не думал. Дел на службе было столько, что и за десять жизней не расхлебать. Лечиться было некогда. Сердце шалило, хронический бронхит замучил, прочие хвори досаждали. 12 марта в доме сестры, Натальи Григорьевны, у меня случился приступ кашля, почувствовал, что задыхаюсь. Легкие меня не слушались. Пытался сделать вдох, и не мог. Тело стало ватным, сердце остановилось, из легких с хрипом и пеной вышел последний воздух, в мозгу промелькнула мысль, что это конец».

Владимир: «Все, что случилось со мной, было для меня полнейшей неожиданностью. Я закашлялся, и не смог сделать очередной вдох. Мне оставалось буквально выдохнуть очередные порции воздуха, и я понимал, что дальше будет какая-то пропасть, небытие, я потеряю сознание, и на этом вся моя жизнь кончается.

И вот, последний раз я делаю выдох, но вместо того, чтобы потерять сознание и уйти в небытие, я вдруг ощущаю, что лечу по трубе. Это совершенно для меня был неожиданный поворот. Я никак не ожидал, что что-то может быть после того, что со мною произошло.

Сознание не прерывалось ни на секунду, и поэтому, новое сознание в новой ситуации для меня было исключительно свежо, ярко и интересно. Во всяком случае, я оказался уже летящим по этой самой трубе. Для меня это было ошеломляющим открытием, потому что я даже не подозревал, что такое возможно.

Оказавшись в состоянии полета, я взял под контроль сам по себе полет. Я сейчас объясню, в чем дело. Дело в том, что еще в детстве я довольно часто летал во сне. Ну это обычное состояние, характерное для лиц молодого возраста, женщин. И у некоторых это явление наблюдается и в течение всей жизни, у меня в том числе.

Когда я уже был во взрослом возрасте, занимался в свое время моделированием движения летательных аппаратов, то полеты во сне меня интересовали с точки зрения управляемости этих полетов. И для того, чтобы добиться совершенства в части управления этими полетами, я решил для себя разработать некую такую условную программу, которую отрабатывал в течение этих вот полетов.

И вот, в соответствии с уже наработанной техникой пилотирования, если так можно сказать, я приостановил свой полет и стал разбираться, а что же мне делать дальше. Первое, что я отметил, это то, что у меня работает мое сознание. И это произвело на меня очень сильное впечатление, потому что я никак не предполагал, что после того, как я перестану дышать и после того, как у меня перестанет работать сердце, возможны какие бы то ни было размышления.

А там все как раз наоборот. Более того, сознание оказалось настолько мощно работающим, настолько имело отличительные особенности, что это само по себе было поразительным. Поразительным явилось следующее обстоятельство: сознание работало не в понятийном ключе, как это обычно бывает в нашей реальной жизни, в виде некоего такого линейного процесса, а произошло странное смешение понятийного и образного мышления. При этом сохранялась широта охвата образного мышления и качественная логическая проработка отдельных элементов понятийного мышления.

И количество вот этих параллельных направлений, по которым происходило понятийное мышление, составляло многие сотни, а может быть, даже и тысячи. То есть, это широчайший охват параллельного такого мыслительного процесса. Причем отдельные результаты, полученные в одном канале, можно было передавать в другой, в третий, и использовать в процессе общего такого мыслительного процесса, который меня поразил по своему существу.

У меня было параллельное полифоническое мышление, если была такая необходимость. Я решил проблему навигации в том мире, как мне показалось, очень просто. Я использовал известный принцип движения летательного аппарата, ориентируясь по местности, и сопоставляя заранее известный ландшафт местности с тем фактическим, который на самом деле простирался под летательным аппаратом.

Там была определенная неоднородность пространства, и можно было бы сказать, что это был определенный ландшафт, свернутый в трубу. Но тем не менее там один участок существенно отличался от другого, и можно было бы как-то запомнить тот ландшафт, над которым я пролетал.