Риф

— Обещай, что нет, что никто никогда не умрет, обещай, сына!

— Я…

— Смерти нет? Нет ее, сыночка, нет? — глазами, полными боли и слез, смотрел на него ребенок-отец.

— Нет, папочка… нет, — мотнул Володя головой, холодея.

— Обещаешь?!

— Да… Ее нет, в самом деле нет, честно…

И ему тоже захотелось громко, космически зареветь. Но Володя сдержался, каким-то ясным отсветом своего сознания понимая, что он не может сделать это при отце.

— Папа? Ты?

— Я, сына… Автобус…

Владимир вытащил из кармана платок, будто в сомнамбуле, не отрывая глаз от ребенка, завернул автобус в платок и стал его младенчески покачивать.

— Вот, видишь, папа… — проговорил он, — все хорошо. Автобус выздоравливает, хорошо…

— Выздоравливает, сына, да?

— Конечно. Он спит. Автобусу надо поспать, видишь — у него глазки закрыты?

— Вижу, сына…

Владимир осторожно положил спящий автобус на траву, подложил ему под голову подушку из сорванных лопухов.

Малыш успокоился, сопя носом, подошел к Володе и протянул руки. Володя подхватил его, легко поднял, но замешкался, потому что никогда не держал детей на руках. Но мальчишка неожиданно ловко и уютно устроился, прижался к нему, положил голову на плечо и ткнул пальцем в небо, крича:

— Смотри, сына, смотри, там, далеко, самолетик летит!

Владимир посмотрел и увидел белый след от летящего самолета.

Только теперь он отчетливо осознал, что на его руках сидит его отец. Маленький человечек, в которого превратился взрослый пожилой мужчина.

— Папа, ты… как же это… ты теперь стал такой?

— Пися хочу, — буднично буркнул отец и заелозил в его руках.

С гулко стучащим сердцем Володя спустил мальчика на траву, спустил ему штанишки и, застыв в изумлении, смотрел, как отец, наклонившись вперед на его руках, пускает перед собой прозрачную, будто солнечный лучик, струю.

Сделав свое дело, папа спрыгнул на землю и, не одеваясь, в одной футболке побежал по высокой траве вниз.

— Джунгли, джунгли, я индеец! — весело закричал он.

— Сына, доча, я индеец!

— Папа… — слабо позвал его Владимир.

— Доча, доча!

Мальчик бежал вниз, в освещенную солнцем травяную долину между двух холмов, по которой шла одетая в сарафан незнакомая Володе женщина. Она взглянула в его сторону, помахала рукой и весело крикнула:

— Папа, вы здесь? Володя, почему папа голый? Где его шорты?

У Володи перехватило дыхание, в глазах потемнело. Может вода оказалась мертвой? Но ведь волшебник говорил… Волшебник… Или это в самом деле живая вода? Такая?!

— Доча, я индеец! — звонко кричал отец.

— Идите ко мне, мой маленький…

Женщина подхватила мальчика на руки.

— Вова, где его шорты?

Если ты есть! Если ты есть на свете, главный волшебник на свете, сделай так, чтобы этот кошмар прекратился… Пожалуйста…. Господи, что это? Верни все как прежде, верни!

Ноги его подкосились, он опустился на траву. А снизу:

— Папа, вы какали? Есть хотите? Что, автобус? Какой автобус? Ах тот, он упал… И что же? Умер? Нет, живой? Что, сын сказал, что вы не умрете? Что все не умрут? Так и сказал? Ха-ха! — женщина смеялась. — Ну конечно, именно так и будет, никто не умрет, папа, не плачьте. Вы будете с нами всегда, наш малыш, и мы будем с вами всегда, ваши дети, всегда…

Володя зарылся лицом в траву, застонал. Прямо перед собой он увидел ползущего по травинке красного жука с черным, похожим на африканскую маску, рисунком на спине.

«Солдатик»… — узнал он жучка из своего детства. Солдатик внезапно растекся красным пятном, увеличился в размерах и превратился в гигантский живой автобус, который смотрел на Владимира полными ужаса круглыми черными глазами. Лицо автобуса исказилось, и с гримасой боли и отвращения он сказал: «Ты соврал своему отцу, мне больно, и я умираю, и все мы умрем».

В то же мгновение солнце закатилось за горизонт.

Хлопок. Он открывает глаза. И сначала не сразу привыкает к свету, который мягко струится из распахнутых окон.

— Что случилось?

— Комара убила, — говорит Марина, — видишь сколько крови?

Володя приподнимает с подушки голову, смотрит сначала на жену, потом на кровавое пятнышко на потолке.

— Кусал тебя, — улыбается Марина, — и ты все стонал, будто из тебя черти кровь пили, — она засмеялась. — Ну чего ты, Вовка, смотришь так, словно меня первый раз в жизни видишь?

— Да я… Ничего… Сон какой-то дурацкий приснился. Будто мы с отцом идем где-то в горах, и так, словно сын еще наш не родился, и тебя я не знаю. И нам с папой надо от какой-то опасности спастись. И вот мы встречаем волшебника, который дает нам для спасения живую и мертвую воду.

— И что? А почему сон дурацкий?

— Понимаешь, я забыл… перепутал, в какой бутылке живая вода, а в какой мертвая. Дальше не могу вспомнить. Жалко, что мы свои сны забываем, как жалко.

— Ничего не жалко. Это программа такая стирания. Мне Вика рассказывала, ну та, что психиатром работает. Говорит, что если бы человек все вспоминал, что в его голову приходит, он бы не выдержал просто и с ума сошел. Это программа такая безопасности у нас в мозгу, природой заложена. Ну что, вставать будешь или еще полежишь?

— Я долго спал, Маринка?