Синие дали

Неподалеку от меня большая лужа, полная прозрачной голубой воды. Дно лужи выстлано листом, края обрамлены жухлой травой. В луже отражаются голые ветки деревьев и розовый отблеск зари. Лужа от этого кажется очень глубокой, просто бездонной, как синева раскинувшегося над ней неба. Лужа напоминает мне картину, столько в ней разных красок и весеннего настроения. Постепенно лужу затягивает ледком, она тускнеет… А вальдшнепов все нет. Хоть бы один протянул, хоть бы стороной, хоть бы только взглянуть на него. В моем патронташе, в самой правой ячейке, пустая гильза, а в ней покоится маленький, вырезанный из обгорелого кедра охотничий бог Пуса. Мне подарили его тувинцы и предупредили, что надо его кормить, поить, а если он не будет помогать на охоте, то следует его хорошенько выпороть ремнем. Если бы Пуса был побольше, его можно было бы отлупить и палкой. Но этот был маленький. Я не давал сегодня Пусе ни хлеба, ни колбасы, поэтому было бы просто несправедливо отстегать его ни с того ни с сего ружейным погоном. Но потолковать с ним не мешало. Поэтому я достал из правой ячейки гильзу, вытряхнул из нее Пусу, положил его на ладонь и совсем шепотом спросил:

— Совесть у тебя есть?

Пуса промолчал, но приплюснутый нос его показался мне почему-то шире обычного.

— Смеешься? — с укоризной покачал я головой. — Вот зашвырну сейчас тебя в лужу и будешь там плавать вместе с лягушками.

Нос у Пусы опять стал нормального размера.

— А может, тебе патрон подарить? — уже совсем по-доброму спросил я, достал патрон и зашвырнул его в чащу. Патрон угодил в воду. Я услыхал, как она зазвенела в тишине. И в тот же миг в небе прозвучал призывный серебряный голос. Я даже вздрогнул от неожиданности и уж точно не понял сразу, откуда этот голос взялся и кому он принадлежит. И только когда я, вытянув шею, привстал на цыпочки и, весь устремившись вперед, посмотрел на восток — увидел в небе стаю лебедей. Они летели очень высоко. Но только там еще и могло достать их солнце и облить нежным розовым светом, казавшимся сквозь синеву сумерек совершенно пурпурным. Лебедей было восемь. Они тянули цепочкой один за одним на север. Это была какая-то запоздалая стая. Лебеди не боятся морозов. Они первыми начинают весенний перелет. А эти почему-то двигались только сейчас. Может быть, я в конце концов и придумал бы какое-нибудь объяснение для этого необычного случая, но Пуса тоже не дремал. Пока я разглядывал лебедей да провожал их взглядом в далекий и трудный путь, хитрый Пуса взял да подкинул мне долгожданного вальдшнепа. Только как подкинул? Совсем без голоса. Не было слышно ни хорканья, ни цвеньканья, столь желанных для охотничьего уха. Просто я вдруг увидел, как мелькнул над верхушками деревьев знакомый силуэт лесного кулика. Мелькнул и пропал. А сумерки уже поднялись почти до самых вершин деревьев. Внизу все смешалось в непроницаемую синеву. Потускнела, подернувшись ледком, лужа и стала из нежно-лазоревой черной, как вороненая сталь. Слились воедино кусты, мохнатые лапы елей и бурые трости перестоявшего под снегом ягеля. Только на западе небо еще светлело мутным пятном. И только в этом направлении еще можно было кое-что разглядеть и в лесу. Быстро махая крыльями, чуть в стороне от моей засидки к острову пролетела большая птица. «Глухарь», — я весь подался вперед. И сразу вспомнил, зачем меня посадил тут Федор. В воображении быстро представилось, как глухарь, прилетев на токовище, усядется на какой-нибудь сосне и, затаившись в ветвях, будет ждать утренней зари и даже не зари, а самого первого ее проблеска. И как только небо на востоке начнет отбеливать, он встрепенется, поднимет голову кверху и прощелкает первое колено своей весенней песни. И в такой эта песня привела меня азарт, что мне даже показалось, что я ее слышу. Но глухарь растворился в сумерках. Я еще какое-то время смотрел вслед улетевшему глухарю и неожиданно увидел сразу трех вальдшнепов. В сумерках они все казались совершенно одинаковыми. Но по тому, как они вели себя в полете, я понял, что впереди летит самочка. А за ней, стараясь во что бы то ни стало опередить друг друга, — самцы. Дух соперничества не оставлял их даже в воздухе. Они и здесь боролись за право быть ближе к своей подруге и ни за что не хотели уступать один другому место.

Безо всякого труда я мог бы опустить этих двоих на землю. Вальдшнепы летели от меня на таком расстоянии, на каком выстрел почти не бывает безрезультатным. Я вскинул ружье. Но стрелять не стал. Сидеть надо было тихо, ничем не выдавая себя. Вальдшнепы счастливо миновали поляну и дорогу и, неожиданно свернув к болоту, исчезли в темноте. А скоро в стороне послышались неторопливые шаги лесника. Он подошел ко мне, закурил и, сделав несколько глубоких затяжек, сказал:

— Однако крепко сидит зверь на острове.

— Подождем еще, — попытался я его утешить.

— Так ведь тебе, поди, поохотиться невтерпеж…

— Трех вальдшнепов уже пропустил. А тянули хорошо…

— Я тоже двух видел.