Соблазн и страсть

А может, взять что-нибудь из поэзии? Она перевела взгляд на соседнюю полку. Йейтс, Байрон, Вордсворт…

Распутник.

Распутник? Сабрина в изумлении уставилась на зеленый корешок книги. Она точно знала: вчера и позавчера этих стихов здесь не было. Или она каким-то образом их не заметила? Немного помедлив, Сабрина сняла с полки томик в зеленом кожаном переплете с золотым тиснением. Усевшись на стоявший рядом диванчик, она в волнении раскрыла книгу.

Ты трепещешь, как шелк, под моей рукой.

Тебя ко мне влечет.

Вот вздох, за ним другой,

Соблазна полные шаги — начало долгого пути.

Итак, она не избежала этого рокового пути. К нему подталкивали его руки. Внезапно у нее все поплыло перед глазами, и Сабрине почудилось, что руки Роудена легли ей на плечи.

— Ах, здесь невозможно читать такие стихи, — прошептала она, заложив страницу пальцем и закрыв книгу.

Поднявшись с дивана, Сабрина направилась к двери. Покинув библиотеку и стараясь ступать как можно тише, она направилась обратно в свою комнату. Когда она шла по коридору, ей показалось, что где-то прозвучал женский смех, похожий на птичью трель.

У себя в спальне, устроившись в постели поближе к лампе, Сабрина с жадностью проглатывала одно стихотворение за другим, и после каждой прочитанной страницы внутренний голос шептал ей, что будет лучше, если она бросит чтение, но она была не в силах оторваться и читала до тех пор, пока у нее не закружилась голова.

Отложив книгу, Сабрина на мгновение зажмурилась; ей казалось, что после чтения этих стихов она изменилась до неузнаваемости, стала совсем другой. Более того, ей вдруг почудилось, что даже тело ее каким-то образом изменилось — стало похожим на «трепещущий шелк».

«Нет, Джеффри был не прав, — подумала она с вздохом. — Такую поэзию никак нельзя назвать сладострастной. Слишком уж упрощенное определение». И действительно, стихи графа, как и любая утонченная красота, не поддавались определению. Эти стихи будоражили и поражали своей страстностью, очаровывали и пробуждали чувственность. В его поэзии удивительным образом сочеталось несовместимое — благоговейное отношение к женщине и предельная откровенность на грани бесстыдства. В стихах речь велась от лица мужчины, до тонкости изучившего науку обольщения и наслаждавшегося чувственностью.

Другая особенность стихов состояла в том, что в них нельзя было встретить слово «любовь».

Очнувшись от задумчивости, Сабрина встала и начала раздеваться. Она расстегнула платье, и оно с шелестом упало к ее ногам. Подобрав платье, она аккуратно повесила его в шкаф рядом с другими — впрочем, их было немного, — которые захватила с собой в Ла-Монтань.

Раздевшись донага, Сабрина притушила огонь лампы, шагнула к кровати, но тотчас же замерла, словно вдруг вспомнила что-то очень важное. Затем медленно повернулась к зеркалу. О, если бы сейчас ее видел кто-нибудь! Сабрина разглядывала свое тело так, как будто впервые видела себя обнаженной. Округлые плечи, белые груди, изящные бедра… Она представила, как мужские руки с длинными пальцами поглаживают и ласкают ее. И ей снова вспомнились слова графа о соблазнах и наслаждении. «А может, он прав?» — подумала она, чуть приподняв ладонями груди. Потом она осторожно провела кончиками пальцев по тем «чувствительным» местам, на которые указывал Роуден. И тотчас же ею овладело прежде неведомое ей томление.

— Во всяком случае, в этом он прав, — прошептала Сабрина, на мгновение, прикрыв глаза.

Она еще долго стояла у зеркала, любуясь своим обнаженным телом. Когда же ей стало холодно, и по коже поползли мурашки, она подхватила со стула шаль и накинула ее на плечи. Но тут же опять встала перед зеркалом, словно не в силах была оторваться от своего отражения. Гардины на окнах были задернуты не очень плотно, и в какой-то момент Сабрина заметила на полу у своих ног полоску лунного света. Подняв голову, она взглянула на серебристый свет луны, пробивавшейся сквозь щель, и сразу же вспомнила про полнолуние, в эту ночь должна была проснуться статуя Персефоны… Ей вдруг ужасно захотелось увидеть мраморную богиню.

Глава 10

В зале царила тишина, казавшаяся почти осязаемой — такая тишина бывает только глубокой ночью во время полнолуния. А лунный свет, падавший в широкие окна, заливал почти весь зал, и казалось, что статуи купаются в потоках золотистого света.

Осторожно прикрыв за собой дверь, Сабрина замерла у порога — ею вдруг овладело какое-то странное беспокойство. Постояв минуту-другую, она немного успокоилась и медленно пошла вдоль ряда величественных статуй, пока не остановилась перед Персефоной. Подняв повыше свечу, она стала вглядываться в лицо богини. Потом, повернувшись, вставила свечу в поднятую руку стоявшего рядом Персея и отошла на несколько шагов. Зрелище получилось восхитительное. Казалось, что Персей несет пылающий факел, освещая дорогу богине.

— В какой-то миг, мисс Фэрли, я подумал, что Персефона ожила, — раздался вдруг голос графа.