Содержание

искусстве, как – в другом смысле – Моцарту – в этом громадная

сила и тайна его воздействия; могу вообразить, как его будут

боготворить студенты – надо же дать им побольше поэзии, у них,

увы, слишком много прозы…

Что он может делать? Абсолютно все: теорию, гармонию,

инструментовку, сочинение, партитурное чтение, музыкальную

литературу, наконец – ансамбль. На любом факультете. Лет ему

пока 29 отроду и может он занять пока скромное положение

ассистента. Никакого «клейма» на нем нет, он был в

консерватории, потом был просто – режим экономии,

сокращение, – и Свешников с Орвидом ведь вообще никого не

знают, не любят и не ценят. Приглашение его пройдет, я уверена,

абсолютно благополучно. Сведения еще о нем: ученик

Мясковского, кончил в 44 г. и работал ассистентом; еврей;

человек чрезвычайно серьезно больной (живет с кусочком

желудка всего…) и мужественно и весело свою болезнь несущий,

но это ведь и должно вызывать внимание к нему… И, м. б.

благодаря этому также человек особенно сверкающего

темперамента <…> »*

Самоотверженные попытки Марии Вениаминовны устроить

Шуру на работу так ни к чему и не привели, но это не помешало

их дружескому общению.

В Москве Шура и М.В. Юдина жили в тот год в одном квартале

на Беговой улице; вернувшись из Сортавалы, они продолжали

* «Мария Юдина. Лучи божественной любви». М.-СПб, 1999, с. 428.

общаться почти ежедневно. Шура делал для нее фортепьянные

переложения инструментальных сочинений Брамса, Баха, а она

их играла на своих концертах в Малом зале. (Ноты этих

переложений, к сожалению, потерялись, и, несмотря на все наши

усилия, найти их пока не удалось).

Это общение продолжилось и потом, когда мы с Шурой

поженились. Надо сказать, что Юдина все время старалась

помогать Шуре в его обычной, немузыкальной жизни. Расскажу

лишь об одном таком эпизоде. В августе 1951 года, когда у нас с

Шурой родился сын, мы оказались в скверной ситуации, так как у

Шуриной сестры Муси была открытая форма туберкулеза.

Юдина, узнав об этом, переселила Мусю жить к себе, а сама

переехала жить к знакомым; Муся жила у Юдиной до тех пор,

пока лекарства не подействовали и туберкулезные палочки не

перестали выделяться.

В начале пятидесятых Юдина часто бывала у нас, дарила Шуре

ноты, книги. При этом меня и нашего с Шурой ребенка она

игнорировала, считая, видимо, нас существами, не

заслуживающими внимания. Я же смотрела на нее как на

небожительницу, боясь сказать лишнее слово.

Обычно во время этих встреч Юдина играла Шуре, а он ее

критиковал, порой безжалостно. Помню еще, что Шура

занимался с ней чтением партитур Малера. А иногда они вместе

играли в четыре руки.

И так продолжалось до 1956-го года, когда между ними

произошел внезапный разрыв: теперь, случайно сталкиваясь на

концертах, они старались не замечать друг друга.

Многочисленные письма М. В. Юдиной, скопившиеся у Шуры за

шесть лет их дружбы, он уничтожил. Причиной всему этому

послужила, видимо, встреча Марии Вениаминовны с Верой

Прохоровой. О том, что такая встреча имела место, я узнала

много позже, когда прочла письмо Пастернака к Юдиной от 30

августа 1956 г., опубликованное А. М. Кузнецовым.* В этом

письме Пастернак рекомендует Юдиной Прохорову как

прекрасного человека, заслуживающего доверия, и просит

Юдину встретиться с ней.

Довольно долго я думала, что после 1956-го года Шура и Мария

Вениаминовна больше не встречались. Однако это было не так,

как видно из следующего письма М. В. Юдиной от 28.02.61,

адресованного ее ленинградскому другу, историку книги

В. С. Люблинскому*:

«Теперь должна Вам сообщить нечто величественное,

трагическое, радостное и до известной степени тайное.

Слушайте: я написала письмецо – «профессионально-деловое»

по одному вопросу в связи с Малером – Шуре Л[окшину], который его

знает, как никто. В ответ он написал мне, что очень просит меня

повидаться с ним. Я согласилась. Вчера он сыграл мне свой «Реквием»,

** Там же, с. 337.

* «Звезда», 1999, № 9, с. 175-176.

который он писал много лет, вернее «подступал к нему» и бросал и

наконец «одним духом» написал его два с половиной года тому назад.

На полный текст такового, полнее Моцарта. Что я сказала ему, когда

он кончил играть? – «Я всегда знала, что вы гений».

Да, это так и это сильнее многих, из-за кого я «ломаю копья» и равно

(теперь) только Ш[остакови]чу (не последнему…) и Стр[авинско]му.

Сыграно это сочинение быть не может ни у нас, ни не у нас, что

понятно… Это – как Бах, Моцарт, Малер, и эти двое. Он совершенно

спокоен зная, что это так и что оно не будет исполнено. Ш[остакови]ч

теперь просто боготворит его. Знают об этом немногие. Я прошу

сказать только Биме; А[лександра] Дм[итриевна] далека от музыки, с

моей точки зрения, она ей, видимо, не необходима и этим все и

сказано; ибо искусство чуждо «прохладному» отношению. Это не

«вина», а факт, люди и их строй – и должны быть разными.

М[ожет] б[ыть] и никому не надо говорить. – Я рада, что человек