Содержание

рассказал мне, что у него была подруга, студентка консерватории,

пианистка Вера Максимова. Она хорошо знала немецкий язык и,

кажется, работала переводчицей. Дружба продолжалась совсем недолго,

так как Вера внезапно исчезла. А.Л. пошел к ней домой и ему сказали,

что Вера арестована. В начале 1947 или в начале 1948 года (во всяком

случае, до операции, которую он перенес летом) в консерватории опять

появилась Вера и, узнав об этом, А. Л. пошел к ней. Дома он ее не

застал, но ему подтвердили, что она вернулась. Вскоре он слег в

больницу с обострением язвы желудка. Я поехала его навестить, и он

рассказал мне, что только что к нему приходила Вера и что она очень

изменилась, так что он не сразу ее узнал. Как он мне рассказывал: «В

палату вошла незнакомая женщина, которая бросилась ко мне с

объятиями». Ему понадобилось время, пока он сообразил, в чем дело.

Вера сразу восстановилась в Консерватории под фамилией Лимчер.

Значит, она уже была замужем.

Я в то время ходила в класс симфонического дирижирования к проф.

Н.П. Аносову (отцу Г.Н. Рождественского). Тогда же к нему на

стажировку приехал дирижер из Болгарии Веселин Павлов. В классе

Аносова были только мужчины, аспиранты и студенты, и я была

единственной особой женского пола. Поэтому я хорошо помню, как в

классе появилась еще одна женщина. Это была Вера Лимчер-

Максимова. Занятия происходили таким образом: все приходили утром,

по очереди дирижировали, а остальные сидели, внимательно смотрели и

обсуждали урок.

Вера вела себя очень странно. Она старалась сесть рядом с Веселином,

открывала книжку и читала. Она НИ РАЗУ не дирижировала, но

каждую неделю приходила исправно на занятия и читала, не глядя на

тех, кто дирижировал. Однажды из любопытства я села поближе к ней и

заглянула в книгу. Она была на немецком языке. Потом она перестала

ходить на занятия.

В 1949 г. я окончила консерваторию и больше Веру никогда не видела.

А вскоре я узнала, что Вера покончила жизнь самоубийством.

Ваша Инна Львовна

ПРИЛОЖЕНИЕ 2

А.Б. Ботникова – А.А. Локшину

Воронеж, 4 января 02 г.

...Дорогой Шурик! Спасибо тебе большое за новую книжку. Думаю, что

<…> впоследствии, когда уйдут основные «действующие лица» твоей

книги, о твоем отце будут судить по его музыке, а не по сплетням. Твоя

правда возьмет верх. Для меня, по крайней мере, это абсолютно

несомненно. <...>

Хочу поделиться с тобой некоторыми своими воспоминаниями. Может,

они тебе в чем-то помогут. Я еще в прошлый раз собиралась написать

тебе об этом, но решила, что напишу твоей маме. И не сделала этого.

Сейчас пишу вам обоим.

Суть в следующем. Твой отец познакомился с Аликом Вольпиным 12

мая 1949 года, как и со мной, впрочем. Это был так называемый

«всеобщий день рождения». В этот день родились Алик, я и мой первый

муж Руф Хлодовский. В течение нескольких лет мы праздновали этот

день вместе. На сей раз – у меня дома. Алик привел с собой девочку по

имени Вава, с которой только недавно познакомился (после его ареста

ее сослали, позже она вышла замуж за литератора-диссидента

Айхенвальда). Твоя мама пришла с Шурой и с молодой особой, у

которой брала уроки <...>ского языка. Особу звали Зина [имя изменено.

– А.Л.].

Компания получилась пестрая. Хорошо знали друг друга только твоя

мама, Алик, Руф и я. Еды, помнится, было мало, а кто-то принес тогда

только что появившийся в магазинах и новый для всех ром. Опьянели

изрядно. Алик читал стихи. Среди них одно совершенно непристойное

(про «Луйку»), Шура громогласно объявлял, что ему отрезали три

четверти желудка и все норовил, задрав рубаху, показать

присутствующим оставшуюся часть или шов от операции. Словом,

сборище получилось малоприятным. Помню, как я просила Руфа увести

всех «погулять». Что он и сделал.

Во дворе нашего маленького московского двухэтажного домика

(сохранившегося еще во время пожара 1812 года) еще пошумели,

лазили зачем-то на крышу, потом разошлись. Когда они удалялись, я

слышала, как Алик кричал: «Да здравствует свобода слова! »* Говорил

ли Алик в тот вечер что-то крамольное, не помню. Возможно. [Именно

в этот вечер, по дороге с «всеобщего дня рождения», Вольпин произнес

роковое слово «блевотина». – А.Л.] А потом, еще до моего отъезда в

Воронеж (до 27-го августа), мы узнали, что Алик, уехавший в Черновцы

(поближе к Западу), арестован.

Даже сейчас не могу спокойно думать о кошмаре тех дней. Мы тоже

ждали ареста. Перед этим у меня были договоренности об устройстве на

работу в Москве (мне очень не хотелось уезжать оттуда). В

издательстве иностранной литературы я уже заполнила анкету и мне

назначили зарплату. Звали меня еще в ТАСС и в радиокомитет. Потом

посыпались отказы. Один за другим. Пришлось поехать по

распределению. Позже я, сопоставив события, склонна была объяснять

это дружбой с Аликом.

Приехав однажды из Воронежа, я узнала от твоей мамы, что она

получила от него письмо из ссылки, где он советовал ей не увлекаться

музыкой и <...>ским языком. К тому времени мама твоя уже вышла

* Еще более поразительный эпизод, характеризующий Вольпина как