Студенты и совсем взрослые люди

Высокий медленно развернулся, уже было двинулся первым шагом, но Фимка опять услышал неуловимое, очень быстрое, как блеск ножа:

– Спасибо, Винс.

Человек-птица медленно удалялся, ещё что-то бормоча. Люди с омерзением отодвигались, не желая запачкаться даже о воздух, его окружавший. Он заискивающе кланялся шарахавшимся людям, улыбался торопливо, жалко, судорожно радуясь свалившемуся счастью. Подоспевший официант брезгливо вывел его. Слов не было слышно – прогнусавил первые такты сакс, и джаз врезал Чабби Чеккера.

Красиво одетые высокие молодые люди, явно баскетболисты, пригласили своих очаровательных спутниц – и затвистовали. «Крыша» жила красиво.

Фимка повернулся.

В глазах Яктыка блестели слёзы. Он был бледен до трупной желтизны.

– Яктык! Яктык, что?! Т-ты что?!

Яктык затянулся, выдохнул дым, сиреневым облаком потёкший по скатерти. Улыбнулся весело, так чтобы всем было ясно, какой он славный парень, наклонился к Фимке и тихо сказал:

– Фимка, это был Ник. Он два раза спас мне жизнь. Я только что его предал.

– П-п-погоди. Это… Это тот самый?

– Да. Не ори. Наш стрелок Ник. Ты ничего не заметил, добрый Фима Зильберштейн?

– Он же не пьяный. Странный к-какой-то. Сп-пился?

– Ник второй год сидит на героине. Слыхал о таком наркотике? Он второй год сдаёт всех, кого знал. Ты видел тех двоих?

– К-кого? О чём ты?

– Ты дурак, Фимка. Ты видел, как двоих за соседний столик посадили? Рядом с нами сидели.

– Д-да. П-пог-годи… Ты хочешь…

– Видел, как они танцевать пошли? А видел, как они сразу за Ником вышли? Вот то-то и оно-то, Фима. Чего ты побледнел так, Ефим Самуилович? Чегой-то с вами такое приключилось вдруг, сэр? Да Фимка, дружище, что ты вообще видишь в этой жизни?! Ты хотел узнать, как вычислить стукача у себя?

Так это же просто.

5

– Запоминай, Фима.

Ты дома возьмёшь лист бумаги, напишешь всех в столбик – даже девушку свою запишешь. Что смотришь? Да, Фима. Даже. А сверху напишешь какую-то мульку. Например, что ты хочешь что-то такое устроить, ну… ты понял, придумаешь. А потом против каждого имени напишешь свой день. Например, Марк Батькович – вторник, 15 ноября. Иван Исаакович, среда, 16 ноября. И так всех. А потом – выучишь всё это наизусть. Так наизусть, как мама тебя не просила выучить никогда. И каждому – каждому, Фимка, так, между делом, в буфете, в сортире или в лифте – сболтнёшь эту дату. Просёк? А потом – потом будь готов, как пионер. И смотри по календарю – когда тебя позовут поговорить. Твой руководитель. Или позовут к директору. Или в райком. Позовут, Фимка. Только ты скажешь, что это глупости, что ты разучиваешь кантату, которую хочешь подарить публике.

Или наоборот можно – десять, двадцать, да хоть сто историй – и каждую расскажи только одному человеку. Не перепутай только, кому что сказал. Понимаешь, почему наизусть заучивать надо? Ну, да такое дело само запоминается. Мало не покажется никому таким делом заниматься.

– Да. Только…

– Никаких только, Фима. Никаких. Но только не проси меня потом утешать – когда узнаешь, кто. Может, порадуешься. А может… Может, и нет.

Ты что же, думаешь, люди предают потому, что они злые? Со зла продают своих? Потому что нагадить хотят? Это всё мелочи и следствия, Фима. Люди предают потому, что слабые. Потому что живут в одиночестве. Без любви. Это совсем другой вопрос – почему они без любви, почему одинокие. Может, для себя много хотят, распугивают людей, может, любить не умеют, боятся, ссут в галошу. Может, просто завидуют тем, у кого есть то, чего у них нет. Вряд ли можно завидовать большим деньгам. Вот большому труду много желающих позавидовать? Ага, сейчас. Если бы всё так было просто. Нет. Всегда и всюду люди завидовали тем, у кого любовь есть. Понимаешь? Неважно, какая любовь. Вот человек может быть влюблённым в свою работу, в море, в свои картины, в свои мечты, в своих женщин, если повезёт, в одну свою женщину. Он может любить своих детей, понимаешь. А у кого не хватает этого всего? Или части какой? Понимаешь? Мы же не роботы какие – встал и пошёл-пошёл эту жизнь жить.

Вот ты, дудочник, ты же думаешь свой оркестр собрать. Да-да, что ты крутишься, Фима Зильберштейн? Я же слышал, как ты этого Марка представлял. Ну и что? Разве плохо? Соберёшь ты свой оркестр, будешь дудеть, жизни радоваться. Тебя же счастье захватит всего, если даже сразу ни-че-го-шеньки не получится. Так? То-то. Только и киваешь головой, Фимка. А вот мне – мне, скажи, чего мне хотеть? Не знаю. Ох, не знаю.