Студенты и совсем взрослые люди

Ну, возьму я, сойду с борта, пройду по Сундсваллю. Позвоню в дверь, скажу: «Здравствуй, нелюбимая-любимая моя Магда, принимай дорогого гостя». Ага, сейчас. Нужен я ей, как зайцу стоп-сигнал. «Широка постель моя большая, много в ней подушек-простыней, приходи ко мне, моя родная, будем делать маленьких детей». Помнишь? Так? А двух пацанов – куда? А её мужа-пидора – куда? А её всё родное – у неё же, наверное, да нет, точно же – мама-папа есть, с ними как? Да у каждого человека, как в трюме, полным-полно своего груза, как за каждым кораблём свой белый след по чёрным волнам. И что ты думаешь, перечеркнёт она свою жизнь ради советского моряка? «Здравствуй, милая моя, я тебе заждалси…» Ага, сейчас. Даже бросит она всё – что я, корабли буду водить? Пластинками торговать? Мне что же, в дворники идти? Посудомойкой? Не в том дело, Фимка, что работы боюсь, ты же знаешь, как мы жили, Фимка, ты же сам всё видел, нет. А в том, что не хочу я бездельником быть, содержанкой в штанах!

А больше всего не хочу, чтобы она вынуждена была… Чтобы сказала она, чтобы должна была сказать, что не любит меня. Зачем мне делать так, чтобы ей меня пришлось предавать? Ей же я нужен – но не с ней, понимаешь? А вот такой, как из фильма. Видишь, опять о предательстве говорим, Фимка. Опять. Да что ж это такое, скажи мне, что людям всё время надо предавать?! Почему? Ну что, всё для себя, что ли? Да нет же. Потому что хочется чего-то такого, что хотеться не должно? Ведь не должно хотеться, так? Как нас учили: «От каждого по способностям, каждому по труду»? Так? А потом – по потребностям? И что же – все потребности враз! Сразу – станут маленькими. А если тебе нужен будет сакс из чистого золота? Нехеровая потребность? Да не маши ты рукой, не дёргайся, никого нет рядом, я секу за обстановкой. Знаешь, какой радар у меня на слушателей? Страшное дело, Фима.

Так как же получается – надо меньше желать? Меньше хотеть, меньше любить? Да? А ведь тут-то есть самая большая засада, Фимка. Ты захочешь любить дуру? А некрасивую? А просто – суку последнюю? А они – девчонки – тоже должны будут любить тех, кого не хотят? А работать – тоже все будут одинаково? Что-то не верится мне.

– П-п-погоди, Винс… Да как же так? И здесь никак – и там. Так как же? Где же ты найдешь такое – чтобы ответ тебе был?

– А ты думал, мало я, что ли, ночей в море не спал? В море – ого, сколько думается, Фимка. Знаешь, везде и всюду одно и то же. Работа, работа, работа. Жизнь. Проснулся, очнулся, встал, поссал, поел, пошёл. Вон, как эти твои евреи про зиккураты говорили, не слышал? Было же всё. А мы муравьями суетимся, всё время чего-то хотим. Ох, Фимка, хорошо быть дураком, да чтоб рефлексы простые – схватил, сожрал, порадовался, посрал. А есть же люди, которые только так в душу насрать любят. Тоже ведь – пролезть, порадоваться – и насрать…

– Ох, Витя-Витя… – Фимка печально смотрел на свои руки, старался не зацепиться глазами за глаза Винса. – Что-то ты устал. Нельзя так. Нельзя. Ты же всё время… Ну если уж ты, то что ж тогда мне? Я думал, посмотрю, как ты, да и сам… Двину – туда. А ты такие вещи говоришь.

– Какие вещи, Фима? Ты ж пойми, чепушило, у меня своя жизнь, у тебя своя. Думаешь, у тебя своих афиш не будет? Будут. Будешь ты всемирно известным джазменом. Ох, Фимка-Фимка, да я ещё по радио услышу тебя. А ты сыграешь что-нибудь наше. А я уже буду старой такой галошей, услышу твой концерт на би-би-си – и станцую тихонько… О! Гляди, Алёшка идет!

Фимка оглянулся, увидел Алёшку и Зосю, стоявших у входа в зал. На Алёшке был тёмно-вишнёвый джемпер, воротник новой рубашки чуть отставал от худой шеи, он чуть улыбался, выискивая глазами двоюродного брата и Фиму, и очень как-то бережно обнимал за плечи Зоську, весело прищёлкивавшую пальцами в такт разухабистому твисту. Фимка опять фирменно замахал руками, Алёшка блеснул широкой улыбкой, глазами показал Зоське, куда смотреть.

Зося увидела Фимку, засмеялась так счастливо, так радостно, так ведьмацки, как только рыжие девчонки смеяться могут, что у Яктыка защемило сердце.